Звездочеты
Шрифт:
— Скажи, Максим, так бывает: человек смеется, — думаешь, счастье ему привалило, а в глаза заглянешь — они будто сроду солнца не видели. Бывает?
— Бывает, наверное, — нехотя ответил Максим, с тревогой ожидая новых вопросов. — В жизни все бывает.
— А чтоб вот так-то не было, давай-ка в выходной сажай свою Ярославу в машину и — ко мне в Немчиновку! Глаза солнцем будут полны — золотую осень тебе покажу. Настоящую! Ветру досыта хлебнешь. Лукошко грибов домой приволочешь. Какие боровички — истинные паразиты! Палкой ненароком заденешь — по всей роще колокольный звон идет!
— Спасибо, Петя! — Голос
— Вот это сенсация! — разочарованно протянул Петя, растерянно моргая светлыми ресницами и накручивая на указательный палец прядь волос. — А я уже и Катерине своей директиву дал насчет сервировки стола. А без Ярославы какое веселье! Хотя нет, погоди, — обрадованно сказал он, найдя выход, — приезжай один, черт с тобой!
Максима зазнобило, внутри все обдало холодом: вспомнилось, как любил вместе с Ярославой мчаться по лесной дороге, мимо счастливых берез, васильковых полям, на дачу к Пете. На миг он представил себя на этой даче без Ярославы и заранее ужаснулся: там обычно звучит смех, вскипают веселые разговоры, там непременно схватываются в жарком споре о мировой политике. А его будут раздражать и угнетать и смех, и разговоры, и до смерти захочется помолчать. Да и вообще станет портить всем настроение своим унылым видом. И даже лес покажется тоскливым и одиноким, как покинутый человек. И самый отменный боровик не вызовет теперь такой радости, какую вызывал в те последние дни на Оке.
Но все-таки Максим решил поехать, спастись от одиночества. Жека, как всегда, увязалась с ним, да и Максим любил, когда она была рядом и отвлекала его от мрачных мыслей.
Они выехали рано утром. Полина Васильевна (если бы не внучка, ее и бабушкой-то рановато было бы называть) проводила их, сопровождая отъезд целым потоком советов, наставлений и предупреждений. Здесь было все: и как уберечь внучку от простуды, и как вести себя в лесу, чтобы она не заблудилась, и чем ее кормить, и какую воду можно пить, а какую нельзя, и как нужно переходить улицу — непременно сперва посмотреть налево, убедиться, что нет машин, потом направо и тоже убедиться… и так далее и тому подобное.
— Мама, — попытался остановить ее Максим, — можно подумать, что мы приехали из тундры.
— Не возражай, — без обиды ответила Полина Васильевна. — Береженый два века живет.
И она продолжала сыпать советами, как ягодами из лукошка.
— Если все это записать, — усмехнулся Максим, — получится Большая медицинская энциклопедия плюс учебник хорошего тона.
— А ты не зубоскаль, — рассердилась Полина Васильевна. — На тебя сейчас надежда плоха… — Она, как бы опомнившись, добавила мягче: — Сынок, ведь мыслями-то ты не здесь — далече. А когда человек в себя уходит — самый он что ни на есть беззащитный, как без кожи.
— Сынок! — засмеялась Жека. — Бабушка, разве мой папа — сынок?
— Да ему хоть сто лет стукнет — все равно сынок, — ответила Полина Васильевна, укладывая продуктовую сумку.
— Ладно, ладно, мама, — сказал Максим. — Давно из пеленок выбрался.
Полина Васильевна потрепала Максима за кудри, чмокнула
Трамвай, громыхая на стыках, подошел на редкость быстро, он еще не был, как обычно, переполнен. Максим и Жека легко вошли с передней площадки, и Полина Васильевна успокоилась. Трамвай вырвался из тени, его, как пожаром, охватило солнце, и в эту минуту Полина Васильевна с грустью подумала: «Как им не хватает сейчас Ярославы! Везде и всюду они были втроем…»
Трамвай привез Максима и Жеку к Белорусскому вокзалу — здесь было легче поймать такси. И все-таки пришлось выстоять в длинной очереди, пока они смогли забраться в пахнущую бензином «эмку».
— Маршрут? — деловито осведомился веселый круглолицый шофер, подмигнув Жеке.
— В Немчиновку, — попросил Максим.
— Это, милый друг, за город, — присвистнул шофер. — Не пойдет!
— А что, у вашей машины колеса не крутятся? — осведомилась Жека.
— Колеса? — расхохотался шофер, не ожидавший такого вопроса. — Колеса крутятся, еще как крутятся! Хочешь посмотреть?
Он включил мотор, и машина помчалась.
— А я знаю, кто это, — Жека показала на обложку книги, лежавшую на сиденье.
— А вот и не знаешь, — подзадорил шофер.
— Горький! Максим Горький! — громко выкрикнула Жека. — Мой папа тоже Максим!
— Ну и дети пошли, — не то удивляясь, не то с сожалением произнес шофер. — В люльке лежит, а уже книгу требует. И наушники — без радио ему, видишь ли, в люльке одна тоска. Я вот лично про Горького, про Максима, впервой узнал, когда, считай, здоровенный из меня оболтус вымахал.
Максим отмалчивался, и шофер всю дорогу разговаривал с Жекой, которая не упустила случая, чтобы уточнить, что это такое — оболтус.
Машина выехала за город, и Максим приник к окну. Казалось, издалека долетали до него слова шофера и Жеки, но он не понимал их, будто они говорили на незнакомом ему языке.
Подмосковные рощи! Максим любил их самозабвенно. И сейчас у него было такое состояние, словно ехал на встречу с Ярославой. Еще миг, и вот там, возле выскочившей к самой дороге березки, или у багровой россыпи кленовых листьев, или у печальной тонконогой осины увидит ее, Ярославу, — бывают же чудеса на земле!
Стояла ранняя осень. Природа еще не верила в наступление холодов и продолжала жить так, как жила в беззаботную летнюю пору. Как и прежде, деревья ждали от ливней влаги и тепла, от предрассветных туманов — тихой ласки, от солнца — горячих лучей, от звезд — голубых снов.