Звездочка моя!
Шрифт:
А потом теннисист со своей женой устроили партию в теннис с мамой и папой. Папа до бесконечности хвастался, как он играет в теннис, но быстро сдулся и через несколько сетов заявил, что подвернул лодыжку. Мама редко играет в теннис, но у нее получалось намного лучше, и она резво бегала по корту. Знаменитый теннисист начал давать ей советы, как усилить подачу, то и дело прикасаясь то к ее локтю, то к спине. Папа наблюдал за ними с кислым выражением, а по дороге домой возмущался, что мама с этим теннисистом заигрывала.
Сперва мама рассмеялась и сказала, чтобы он прекратил нести чушь, но папа
— Почему ты до сих пор не в постели?
Она мне приказывать не может, потому что я уже слишком взрослая. Клаудия работает у нас всего несколько месяцев. В отличие от предыдущих нянь, она не иностранка и вся такая из себя. Разговаривает как актриса уз старого кино. И выглядит старомодно: надевает на жидкие прямые волосы черную бархатную повязку, чтобы не лезли в глаза, носит накрахмаленные белые блузки и гладит джинсы утюгом. Я однажды слышала, как мама и папа хохотали, передразнивая ее акцент. Но сейчас они не смеются. Они орут друг на друга, срывая голос, даже в моей спальне слышно. Как они друг друга только не обзывают! Клаудия даже покраснела от стыда и прячет от меня глаза:
— Спокойной ночи, Солнце.
— Спокойной ночи, Клаудия.
Она помолчала. Папа что-то проорал, а потом входная дверь хлопнула. Мама крикнула ему вслед и зарыдала. Я услышала шум мотора отъезжающей машины.
— Уверена, что утром снова будет тишь да гладь, — мягко сказала Клаудия.
— М-м.
Она постояла, потом шагнула ко мне в шкаф и погладила меня по плечу. Я застыла: ужасно не люблю, если меня трогают, когда я в Городе-Гардеробе. И жители тоже застыли. Они никогда не оживают рядом с посторонним. А так как я уже взрослая и за свои детские игры мне немножко стыдно, то мои жители не оживут, даже когда посторонние уже уйдут. Сейчас она закроет дверь, а я так и останусь в полном одиночестве возле городской стены с кучкой старья и выцветших игрушек.
Но Клаудия всего этого не понимает.
— Спокойной ночи, — уныло повторила она и попятилась к выходу.
О нет, теперь она решит, что она мне не нравится. Бедная Клаудия никому не нравится, даже Конфетке и Асу. Мы бы с ней сошлись на этой почве, потому что меня тоже никто особо не любит.
Я, не вставая с корточек, прислонилась к стене и крепко зажмурилась, чтобы не расплакаться. До сих пор слышно, как плачет мама. Наверное, это моя вина. Она что-то кричала про девочку. Ей плохо оттого, что у папы есть еще одна дочь. Надо было никому не говорить о ней ни слова.
Но эта Доля не идет у меня из головы. Хорошо бы найти ее электронный адрес. Надо сказать ее маме, что я сдержала свое обещание и поговорила с отцом. Напишу-ка я Доле письмо. И не потому, что она, может быть, моя сестра. А потому, что я хочу, чтобы она была мне подругой.
Рано утром я вышла в сад, отчаянно надеясь, что, может быть, они вернулись. У ворот никого. И вдруг мне стало очень одиноко посреди
Я заглянула в гараж. Папиной машины до сих пор нет. Я обнимаю себя руками и слышу, как стучит сердце. Папа уехал, и это, наверное, моя вина.
Мама не спустилась к завтраку, но я знаю, что она дома. Заглянула к ней, но она крикнула, чтобы я ушла. Она с головой накрылась одеялом, по голосу слышно, что она все еще плачет.
Конфетка и Ас еще не знают, что папа уехал, но чувствуют: что-то не так.
Конфетка расхныкалась и отказалась от йогурта и банана, а когда Клаудия взялась ее причесывать, разрыдалась.
— Ай, больно! Пусть меня мамочка расчешет! Ненавижу косички! — заревела она, выпячивая нижнюю губу.
— Маме сегодня плохо, Конфетка. Стой! Ты же знаешь, что косички в школу обязательны, — изо всех сил старается Клаудия. — Ас, и тебе надо привести волосы в порядок. Они у тебя во все стороны торчат.
— Я Тигрмен и никогда-никогда-никогда не расчесываюсь!
Он схватил апельсиновый сок и, не глядя, опрокинул его на свою белую футболку.
— Ас! Опять мне тебя переодевать! — охнула Клаудия.
— Я Тигрмен, и я никогда-никогда-никогда не переодеваюсь. У меня нет одежды — у меня полоски! — заявил Ас. Он стянул с себя футболку, шорты и даже трусики и стал носиться вокруг стола голышом и рычать.
Клаудия чуть не плачет.
— Иди сюда, Тигрмен, — позвала его я. — Давай ты будешь мой маленький тигреночек, а я твой большой папа-тигр. Только ты должен меня слушаться, а не то я шлепну тебя своей огромной лапой.
Я поймала Аса, подняла его на руки и так фыркнула ему в живот, что он даже взвизгнул, хохоча.
Мы пошли в ванную, я смыла губкой сок, переодела его в чистое и устроила соревнование, кто громче рыкнет.
— Боже! Как вы расшумелись! Голова от вас болит! — воскликнула Маргарет, спускаясь по лестнице с завтраком на подносе. — С ума от этих детей сойдешь. Неудивительно, что ваша матушка в постели с мигренью. Стыдно, Солнце, вместо того чтобы в школу собираться, бесишься тут, будто тебе три года, и ребенка до истерики довела!
У меня аж в глазах защипало от обиды.
— Ну-ну, только без сырости, — успокоила Маргарет, проходя мимо.
Маргарет умеет обидеть. Из всех нас она любит только Конфетку, готовит ей сказочные тортики, делает шоколадное печенье и разрешает вылизать тарелку. Конфетка к ней вечно ластится: сядет рядом и давай рассказывать что-нибудь тошнотное: «Ах, Маргарет, я так тебя люблю! Ты самая лучшая на свете после моей мамы».
В итоге я отвела Конфетку в школу, а Клаудия потащила Аса в детский сад. Дети, увидев Конфетку, замахали ей и заулыбались, но она спряталась за мной и вцепилась в мою руку.
— Что такое? — с раздражением спросила я.
— Мама с папой снова поссорились, — пробормотала она.
— Да, знаю.
— Солнце… как ты думаешь, они разведутся?
У меня свело желудок. Лучше бы она этого не произносила.
— Ну конечно нет, Конфетка. Все мамы и папы ссорятся, — я попыталась сказать эти слова взрослым и уверенным голосом. — Даже не думай об этом.
— Папа вчера не вернулся. Я проснулась и пошла к маме и папе в комнату, а его там не было, — проныла Конфетка.