Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
Фати изменяет мужу, изменяет невольно и мучается своей изменой, хотя до последней минуты старалась от нее уйти, и только под конец все-таки, стосковавшаяся по теплу, по мужской ласке, стала делить сладостные ночные минуты с мальчуганом, почти ребенком. Что изменнице-жене нет прощения, это доказало ружье Эзики, свекра Фати, которая поплатилась за свою супружескую неверность жизнью. А не будь того, она вечно казнилась бы укорами совести. Но каждому, думается мне, ясно, что вину здесь следует искать не в самой Фати, а в той злой силе, что обрекла на голод ее душу, ее плоть, лишила пищи ее естественные потребности, страсти, желания и, обессилив, сделала ее неспособной устоять перед искушением. Вот она и потянулась к тому,
Со страниц романа почти не уходит печаль, замкнутая в кольце обступивших ее плотной стеной горестных раздумий.
«А немец все стоял и стоял на месте, словно заросшая мхом сухая коряга. Он не шелохнулся ни тогда, когда всадницы оглянулись на него, ни когда они скрылись за поворотом тропинки.
Некоторое время слышался смешанный удаляющийся цокот копыт. Потом все смолкло.
Внизу, в ущелье, шумела река. Но она болтала о своем.
Горы не доверяли ей своих тайн».
Это место взято уже из другого романа Отии Иоселиани — «В плену у пленников», опять-таки причастного теме войны, увиденной на этот раз в новом аспекте.
Скажем сразу, что «Звездопад», как более полноценное в художественном отношении произведение, впечатляет намного сильнее. Каждый его эпизод абсолютно правдив и естествен, а вся ткань романа так и трепещет от пронизывающей ее жизни. Мысль, действие в романе в высшей степени динамичны, чувства отмечены истинной человечностью. Да, «Звездопад», в котором в полной мере выявились все замечательные черты Отии Иоселиани-прозаика, несомненно, выигрывает сравнительно с двумя другими включенными в книгу романами. В нем писатель рисует хорошо знакомую ему среду, рассказывает о боли, которую сам перечувствовал. Потому-то, наверное, «Звездопад» так пленяет своим подтекстом, глубиной, мысли, стройной логикой действия.
Что же касается романа «В плену у пленников», то, на мой взгляд, слишком много места и времени отдано в нем замысловатому сюжетному построению. И хотя каждый эпизод представляется настолько обязательным, что, кажется, не будь его, пострадала бы вся архитектоника романа, однако некоторые из эпизодов явно грешат сухостью, что само собою снижает их художественное достоинство. Вместе с тем отдельные, наиболее значительные эпизоды написаны с подлинным изобразительным мастерством.
Но самое значительное в романе — это его основная мысль, выражающая суть отношения человека к войне. Человек и война — это сопоставление, эта мысль в наши дни волнует всю планету, живет в каждом ее уголке. Война, как фатальное бедствие, которое на первый взгляд представляется делом рук человеческих, настолько чужда человеческой природе, что люди до сей поры ищут и не находят ответа на вопрос: по чьей же воле возникает это массовое истребление себе подобных, это кровавое побоище?
Немецкие воины в романе «В плену у пленных» — персонажи трагические. С одной стороны, весь пафос произведения убеждает, что уничтожать врагов — немецких захватчиков — необходимо, но, с другой стороны, их невольно начинаешь жалеть. И не потому, что их следует жалеть, а лишь потому, что они — люди. Люди, введенные в заблуждение и чьей-то преступной волей заброшенные за тридевять земель от родного дома и оказавшиеся запертыми в теснинах кавказских, гор, охвативших их обручем, словно руки впавшего в ярость сурового и хмурого хозяина. Быть может, подстрекаемые блажными речами своего «фюрера», они прошагали сюда торжественным, парадным маршем и только потом, уже здесь, почувствовали всю силу правды и, прозрев, воочию увидели перед собой во всей наготе жестокую и неприкрашенную истину. Это просветлило их затуманенные мозги, и они вновь стали самими собой, вновь обратились в обычных людей. И тогда они возненавидели и самих себя, и главного зачинщика войны и не захотели больше думать о кровопролитии и убийствах, а стали вынашивать в сердце мечту о любви, о мирных днях, вспомнили о боге, о добре. Они вновь научились чувствовать по-человечески. Нарисовать такого врага и было целью Отии Иоселиани, ибо такой враг — сам первейший противник войны.
В приведенной нами выше цитате представлен враг именно такого рода. Всех его товарищей убили, и он остался один-одинешенек в окружении ледяных гор.
Война не знает снисхождения, не знает его на поле битвы и грузин. А тут мы встречаем явное сочувствие, но сочувствие к врагу сломленному, поставленному на колени и брошенному в одиночестве на волю угрюмых скал, обреченному на тьму и холод. Ганс Штуте должен расплатиться не только за свои грехи, но и за грехи своих соотечественников. Так оказывается наказан человек, который в условиях нормальной жизни, быть может, стал бы выдающейся личностью, красой и гордостью своего народа.
Душу романа как раз и составляет концепция об очистительной силе физических и моральных страданий, действие которой показано на примере врага. В описании этих страданий перо Отии Иоселиани обретает особую силу, слово его не знает промаха, повествование льется без заминки, живо и непринужденно. В то же время рассказ о том, что приходится пережить Тутару, Вахо, Гуа, Сиошу и Таджи, основательно растянут, ничто в нем не вызывает особого интереса. Да, мы знаем, что эти люди защищают Родину, но изображение духовного мира защитников Родины в данном случае мало занимает писателя. Все свое внимание он отдает изображению людей, искалеченных страшной машиной войны, которая крушит и ломает в человеке человека, опустошает его душу и, наконец, отнимает у него жизнь, ту самую жизнь, что волей или неволей способствовала разжиганию войны. А далее нам показано, как в этом самом враге возрождается человек, вновь обретший способность чувствовать и переживать, и это вселяет в нас надежду на будущее.
Воскресение человека в ненавистном враге — это интересный мотив. Лейтенанта Макса не любят его же соотечественники, его подчиненные. Всем им ненавистен этот человек. Но вот обер-лейтенант Макс смертельно ранен, и писатель открывает в этом отвратительном человеке такие переживания, такие общечеловеческие черты, что мы невольно обращаем в его сторону свой сочувственный взгляд. Нам будто бы говорят: человек, терзаемый мукой, будь то хоть самый заклятый враг, еще вчера творивший тысячи ужасов на твоей земле, заслуживает сострадания. Перед нами мается в смертельной муке не обер-лейтенант Макс и даже не просто человек, а словно бы кто-то дорогой нам и близкий.
«Лунный свет сползает все ниже. Макс видит перед собой белый холодный луч: все, чего он коснется, застывает и мертвеет. Но прежде, чем перейти на лицо Макса, луч пройдет по его животу. Сегодня живот Макса непомерно раздут, потому что в одном теле живут два человека одинакового размера и веса. Никто не знает как зовут того, второго… Может быть, тоже Макс… Ну, а двум Максам тесно в одной шкуре, тело распирает чудовищно, и Максу, который был когда-то обер-лейтенантом и враждовал с судьбой, трудно, — все равно что втиснуть обе ноги в один сапог. Нет, чем оставаться в такой тесноте, лучше уйти. Куда бы ни ушел, везде будет лучше, чем здесь. Легче. Просторнее. Хотя бы от этого удушья избавиться, от боли, стискивающей и распирающей, избавиться».