Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
Джумбер многое может сделать для них. Бичико ему обязан. Гено он и слушать не станет. А сама она с той ночи, когда так грубо, так глупо крикнула брату — ты в лакеях у Тхавадзе, напрочь потеряла его уважение.
«Интересно, куда он поехал? Хоть бы уж скорей возвращался. Я, пожалуй, пропущу один автобус… Нет, пропускать автобус не годится. Может быть, он заметил меня и теперь подумает, что я жду. Но если он до автобуса поедет назад, я подниму руку и остановлю его. Да, подниму руку, даже помашу, чтоб выглядело непринужденней. Хоть бы автобус подольше задержался. Если он все-таки не заметит
«Хорошо, если б Гено был с ним знаком! Приехал бы, объяснил: так, мол, и так, плохи у Бичи дела… Мне все-таки неловко говорить постороннему человеку: брат мой девушку соблазнил, женить теперь надо, так, пожалуйста, повлияй на него со своей стороны».
Когда светло-коричневая «Победа» остановилась перед нею, Мака не двинулась с места. Задняя дверца открылась — Тхавадзе смотрел на нее из машины. Женщины, стоящие на автобусной остановке, растерянно переглядывались. Только отечный мужчина со скорбным лицом ничего вокруг не замечал и бормотал себе под нос. Женщины, увидев, что ни одна из них не садится в машину, обернулись к Маке. Мака, словно спрашивая: «Это меня ждут?», прижала руку к груди, потом шагнула вперед, вдруг заторопилась, почти подбежала к машине и, еще не усевшись, захлопнула дверцу.
Машина тронулась.
Мака пересела вглубь, чтобы случайно не столкнуться в зеркальце со взглядом Тхавадзе.
«Молчит… Надо поздороваться».
— Здравствуйте!
Джумбер оглянулся.
«Те же глаза! Все те же, те же глаза!»
И хотя спокойная уверенная улыбка смягчила его взгляд, она отвернулась.
— Маке Лежава наше почтение!
«Почему он назвал меня по фамилии? Не надо обращать внимания. Если он скажет что-нибудь двусмысленное или неясное, я все обращу в шутку…»
— Вы очень изменились, Джумбер, я совершенно вас не узнала… Хотя прошло столько лет…
— А вы совсем не изменились.
«Он хочет сказать, что я для него все та же Мака?»
— Значит, вы меня сразу узнали?
Джумбер кивнул. В этом замедленном кивке было не только согласие.
«Господи, зачем я села к нему в машину?!»
— Почему же вы ничего не сказали? Я не узнала вас, и не мудрено, — вы стали совсем другим, — Мака почувствовала, что говорит как с близким некогда человеком, и попробовала переменить интонацию. — Надо было назваться. Мы… — Она хотела сказать «были бы рады», но сказала: — Нам это нисколько не было бы неприятно.
При этих словах Тхавадзе оглянулся.
— Не было бы неприятно? — переспросил он.
«Он не должен заметить, что я избегаю каких-либо воспоминаний».
— Конечно. Отчего же! — Мака засмеялась. — Что в этом могло быть неприятного? То, что вы были когда-то глупым мальчишкой?..
— Вы помните? — спросил Тхавадзе, и глаза его вспыхнули.
— А если и помню? — проговорила Мака, хотя не собиралась произносить этого. — Помню, как помню все свое детство.
«Хорошо, что я все сваливаю на детство. Но как это у меня вырвалось: «Глупый мальчишка…»
— Я не изменился с тех пор.
Мака почувствовала не отвращение, как когда-то, не неприязнь, а страх.
— Мы уже обсудили, кто изменился и кто нет, — холодно сказала она. — Поговорим о чем-нибудь другом.
«Нет, ни в коем случае нельзя было говорить: вы были глупым мальчишкой. Этим я словно приблизила его».
Машина свернула к мосту.
— Мне еще не домой.
— Где-нибудь задержитесь?
— Нет, просто нужно зайти на почту, отправить телеграмму, — она не сказала, кому собирается послать телеграмму.
— За мостом развернемся.
— Как хотите. Я и пешком могу дойти.
Тхавадзе оглянулся.
«А-а, опять нехорошо получилось. Я не должна унижаться до того, чтобы не позволять ему подвезти меня. Но каким образом он так верно все чувствует?»
Выйдя из машины возле почты, она высокомерно сказала:
— Если вам по пути, подождите меня.
Тхавадзе ничего не ответил.
«Ого!.. — думала Мака, поднимаясь по ступенькам лестницы на почту. — Какая сдержанность! — Ей очень понравилось это выражение, оно должно было задеть Тхавадзе и словно освобождало ее от чего-то. — Какая сдержанность! — повторила она и с улыбкой добавила: — Тхавадзе джентльмен… Когда я вернусь, он встретит меня возле машины и откроет дверцу».
Но, возвращаясь, она еще с крыльца увидела, что Тхавадзе сидит за рулем и просматривает газету.
Мака села в машину с мыслью, что чрезмерная холодность в разговоре ни к чему. Ведь Джумбер должен помочь ей, вернее, не ей, а Бичико, которому он и так во многом помог. Ну, и что из того, что он в разговоре обронил: я делаю это из уважения к твоей сестре. Этим он, наверное, предупредил, чтобы Бичико вел себя поосторожнее, не зарывался.
— Джумбер, скажите что-нибудь, — дружеским тоном начала она. — Почему вы все время молчите? Хотя вы никогда особенно не любили говорить.
«Ах, опять я свернула на прошлое. Не надо, не надо было этого делать…»
— Я многое должен сказать.
— А-а, — засмеялась Мака. — Ну, в таком случае молчите. У меня у самой есть к вам просьба.
— Наверное, о брате?
— Так же, как и вы, я прекрасно знаю, что мой брат — глупый мальчишка, — она подчеркнула это выражение, чтобы Тхавадзе подумал, будто оно просто пристало к ней или вошло в привычку, может быть, не очень красивую, но привычку. — Прошу вас, не говорите, что это у него по молодости, что он остепенится, — не успокаивайте меня. — Ей поправился этот искусственный деловой и холодный тон. — Вы, наверное, надеетесь, что он еще найдет себя… Разумеется, я только благодарна за все, что вы сделали для брата, но сама ни на что не надеюсь, — он уже не ребенок…
Машина замедлила ход.
«Не хочет, чтоб я говорила о Бичико».
— Я не понимаю одного: может быть, вы знаете, где он пропадает? Когда мы… Когда я и Гено приехали сюда, он всю ночь не появлялся. Где он вчера ночевал, никому не известно. На работу-то он хоть вышел?
— Не надо осложнять. Все намного проще. Он влюблен.
— Не верьте ему, Джумбер! Такие глупые мальчишки, как он, не знают, что такое любовь. То, что им кажется чувством, на самом деле совсем не то.
«Ага, это я здорово вставила. Хорошо!..»