Звезды без пощады
Шрифт:
— Нормально? — едва слышно простонал Черновол, притаившийся в нервном ожидании.
Мичман не ответил, сделал еще пару шагов, держа перед собой козлобой. Еще шаг и понял, что впереди закрытый со всех сторон зал. Кафров нет. С трех сторон на стенах округлые проемы, затянутые «паутинкой» — люки. Вот дальше идти некуда. Хорошо это или плохо? С одной стороны на сердце отлегло, что неожиданного появления кафров вроде не ждать. А с другой, чего хорошего в тупике, тем более если желудок сводит от голода и в горле знойная Сахара?
— Херня получается, — высказался Ляхов, глядя на неожиданное препятствие из металла. — И не ахти как плавится, — он пустил вниз еще пару ярко-синих плевков плазмы и поднял свой двуручник.
— Плавится, — не согласился
— Ну, смотри, ментяра, — хмыкнул армейский капитан. — Вопрос только куда выход. Может в местную канализацию. Уж больно смахивает на какую-то магистраль. Ладно, мне-то что? Ломаем чужое — не свое.
Он опустил ствол, прицелился и тронул пальцами пусковые пластины. Плазмомет часто задергался, роняя в жерло колодца яркие шипящие плевки. Минуту-другую Ляхов, зажмурившись, сморщив нос от жиденьких струек дыма, лупил по металлическому листу. Лупил и лупил. А потом что-то ухнуло со всей космической дури, и пол пошел размашистой дрожью. Из колодца полыхнуло голубым, каким-то ненастоящим светом и все в ту же секунду стихло, погасло. Только что-то стало не так. Максим, севший на пол то ли с перепуга, то ли действительно отброшенный порывом силы, вышедшей из колодца, ощутил, что его двуручник стал легче килограмма на два. Да ладно, если бы только двуручник, самого себя он ощущал почти невесомо. И Мякушев почувствовал, как полегчало его тело и оружие. За его спиной тоненько заголосила Миронова, и Серафимцев, выронив кафравские цацки, покрылся смертельной бледностью.
Сергей с Тарасом тоже услышали дрожь, пробравшую пол и стихшую где-то в толстых слоях пенолита. Замерли, приподняв стволы козлобоев, переглянулись. Грохот из колодца по загибам коридора долетел и досюда. И первой мыслью у Лугина вскочило: «Ну доигрались, идишь твою мать! Либо у Мякушева пошло что-то наперекос, либо Верочка неправильно поковырялась в инопланетной технике». И тут же Черновол схватил его за рукав бушлата, указывая на зал, с которого они только что вышли.
— Люки! — коротко рявкнул Тарас.
Мичман как повернулся с открытым ртом, так и не смог вернуть челюсть на место: «паутинки» больше не наблюдалось ни в одном из проемов. Вернее, она была, но скомкавшись, сжавшись кольцами к краю. И теперь открывалось три тускло освещенных хода. Один вел круто вниз, другой под таким же углом вверх. А третий из-за выступа стены пока толком не разглядеть.
— Точно, люки… Вот интересный выверт! — Сергей глянул на Черновола и снова стрельнул глазами в зал. — Выходит, разблокировало. И все как-то не так… Не так, Тарас, блин, Андреевич.
Прежде чем сделать первый шаг к открывшимся ходам, Лугин заметил одну странность: весил он будто легче на четверть или на теть. И ноги бодрее отлипали от пола, и козлобой уже не так тяготил. Неужто что-то стряслось с гравитацией, искусственной или какая она здесь, в кафравском владении? Может звездолет совершал какой-то маневр или шел на посадку? И если даже так, то почему открылись люки? Ведь по всей человеческой логике, если корабль вышел в активную фазу движения, их скорее бы задраили, чем вот так вот бессмысленно раззявили. Не в море, конечно, а в космической черноте. Здесь порядки другие. Но если здравым смыслом: зачем раззявили люки?!
6
Гудвеса вчера не было. Какая боль! Чтобы его забрали «жуки»! Чтобы разорвало утконосого на кусочки! Пусть кафры поперхнуться его душой, и ее яд убьет их всех!
Говорят, у него есть еще какая-то девка и он, конечно, ночевал с ней. От этого чуточку легче… Хоть не каждую ночь здесь будет появляться омерзительная рожа, и жаркие грязные руки чувствовать бесстыжую волю. Хоть иногда можно спрятаться под одеялами от него, от липкого холода и всего проклятущего мира. Впрочем, все это самообман, дешевый трюк шаткой психики. От этого мира никуда не спрячешься, потому что он не за тонким брезентом палатки и не за мягкой шерстью пледа — он внутри. Он уже проник в каждую клеточку тела, как смертельный вирус. Просочился в сознание и пророс там черными корешками безумия. Его уже не остановить. Только глоток-другой горькой водочки на небольшое время притупляет отвратительное чувство принадлежности к этому всему: к палаткам за полиэтиленовыми, тряпичными ширмами, где гибнет человеческий дух; дружинникам, с пьяным подозрением сжимающим оружие при каждом шорохе; пенолиту и жукам, ползущим в промозглом сумраке. И еще к горю. Бесконечному горю, разлитому вокруг вместе с фиолетовым светом. Кахор Нэ Роош… Ветер гуляет по площади перед фортом, кружа, словно людские души, полиэтиленовые пакеты и обрывки газет — кажется этот пейзаж, эта унылая круговерть маячила перед глазами всегда. Кахор Нэ Роош… Интересно, что означают чужие слова. Они на кафравском. Кто-то сказал, таково название звездолета. Вот только кто?..
Хитровой показалось, что пол слегка дрогнул. Просто слабый толчок, будто где-то далеко грохнулось со всей космической дури что-то тяжелое. А затем стало легко. Но, увы, не на сердце. Рука, державшая кружку как бы потеряла заметно в весе. Так, наверное, бывает, когда душа перестает цепляться за тело, и мышцам, костям, сосудам становится легко и сладко, что они, наконец, расстаются с темным проклятущим грузом, навязанным нам свыше. Так кто же говорил о «Кахор Нэ Роош»? Кто? Этот вопрос не имел никакого смысла, но Светлана почему-то ухватилась за него, вспоминая всех, с кем имела несчастье беседовать вчера и позавчера. Собеседников выпало ей не так много: жены дружинников из соседних палаток, Гудвес — ну нет, к черту его! к черту! Леночка Чудова и какие-то люди на площади — теперь не вспомнишь их лиц, ничего о них не вспомнишь… Ах, еще мужичок с лысиной от уха до уха — врач. Врач, которого перцовская сволота нарекла Мундштуком. Ну да, Мундштуков Роман Борисович. Он и наболтал о Кахор Нэ Роош, после того как выпил разведенного спирта и покаялся Леночке, что ее папу не вышло бы спасти даже при стационарной реанимации. Извинялся, обнимая Чудову за плечи и утыкаясь носом в ее роскошные волосы, будто пытаясь втянуть их в себя широкими, подрагивающими ноздрями. А потом речь зашла о биотронах, звездолете и кафрах, с которыми Роман Борисович немного говорил во время посадки. Кахор Нэ Роош — так называется этот звездолет. Кахор Нэ Роош, что означает Посол Смысла Живого… Какая глупость! Разве у живого есть смысл? Хотя есть. Смысл всего живого один — смерть. Потом душа полиэтиленовым пакетом будет витать в порывах ветра. И если на Земле кто-то еще смел помышлять о фальшивых билетах в Господний рай, то здесь этого не может быть в принципе, ведь Кахор Нэ Роош не выпустит ни тела, ни души. Все здесь как кильки в консервной банке — банке, которую никто никогда не вскроет.
Светлана щелкнула кнопкой фонарика. Батарейка почти разрядилась, желтое пятно едва освещало страницы, открытого где-то на середине «Geo». Хитрова попыталась сосредоточиться на статье о неизвестном до недавнего времени индейском племени в верховьях Амазонки. Читала вслух, зловещим шепотом повторяя строку за строкой и поглядывая на живописные виды южно-американских джунглей. Вечнозеленые заросли стеной, лианы с высоких деревьев и цветы на гибких стеблях над заводью. Осталось ли на Земле хоть что-нибудь от былого великолепия? Вряд ли… Вот и весь смысл живого. Здравствуй Голова Горгоны — прощай травы, цветы и синее небо. Да, «Goodbye blue sky..», как в той песне у Pink Floyd. А Кахор Нэ Роош, конечно, был одним из Послов Смысла. Может, именно этот гигантский звездолет изменил траекторию астероида, чтобы все живое на отдельно взятой планете приблизить к конечному смыслу.
Она не дочитала статью до конца и перевернула пару страниц. Приглядывалась к припискам под иллюстрациями, а потом услышала, как зашелестела задубелая от холода клеенка ширмы, заслонявшей их «хату» от проспекта Ленина. Шаги, шаги. Шаги Гудвеса. Так нагло и тяжело впечатывал каблуки в пенолит только он. Полог палатки отдернулся, и вот любуйтесь: довольная, уже изрядно выпившая рожа с заметным на всю округу носом. В болотных кругах глаз черный ледок.
— Ждала? — полюбопытствовал он, ставя ноги на шерстяное одеяло и звеня бутылками в пакете.