Звезды Эгера
Шрифт:
С интересом разглядывая портрет, Тамаш Балог кивал головой.
— Бравый, красивый мужчина! Сколько же ему лет?
— Двадцать шесть.
— И у вас такой большой сын?
— Мы уже восемь лет женаты, — с улыбкой ответила молодая женщина. — Совсем еще детьми поженились.
Господин Тамаш снова взглянул на портрет.
— А правда, что господин витязь бывал в Константинополе?
— Конечно, правда. Я тоже была с ним.
— Есть у меня знакомый турок, он рассказывал о нем. Мэндэ-бей. Огромный такой мужчина. Ваш супруг
— Мэндэ-бей? Никогда не слышала этого имени.
— Может быть, ваш супруг поминал Хайвана? Прежде этого турка звали Хайваном.
Эва улыбнулась.
— Хайван? Как же не знать? Я тоже видела его.
Тамаш Балог еще раз устремил взгляд на портрет, долго смотрел на него, насупившись и молча кивая головой, словно прощался с ним. Потом поклонился и, пятясь назад, вышел.
Снова в сердце Эвы зашевелилось тягостное чувство. Такое же, как в ту минуту, когда Тамаш Балог прикоснулся к ее ребенку. Тем не менее она проводила гостя до самой лестницы веранды.
Он шел все время по правую руку от нее. Так идут обычно крестьяне. На прощанье отвесил глубокий поклон, что свидетельствовало о благородных манерах. Из дверей вышел пятясь — на турецкий лад.
Эву что-то беспокоило, но она стала корить себя за это: «Нехорошо думать дурно о несчастном! Он одноглазый, потому и взгляд у него какой-то змеиный».
Она снова села за шитье и запела, чтобы отогнать тревогу. В саду пела служанка — Эва подхватила ту же песню. Потом проворными пальчиками начала пришивать пуговицы к вишневому шелковому костюму. В одном месте распоролся шов. Она стала искать красные шелковые нитки.
Но посетитель все не выходил у нее из головы.
«Кто этот человек? — размышляла она, опустив шитье на колени. — О кольце спрашивал, рассматривал портрет… Упоминал о Хайване… Ушел на турецкий манер… Кто этот человек?..»
Побледнев, она смотрела невидящим взглядом на запертые ворота, силясь что-то вспомнить. Теперь уже и лицо пришельца показалось ей знакомым. Но где же она видела его? Потом пришла в голову мысль о кольце. Гергей сказал, что возьмет кольцо с собой. Сказал шутя и сунул в карман будничной поддевки. Взял ли он эту поддевку с собой?
Она поспешно подошла к сундуку. Раскидала, разбросала всю одежду. Поддевка здесь. Дотронулась до кармана — и нащупала что-то твердое. Кольцо! Кольцо! И даже не завернуто в бумажку.
И вдруг, словно молния, прорезавшая тучу, в голове ее мелькнуло имя. Она ударила себя по лбу: Юмурджак!
Тут как раз вернулась из сада служанка. Видит, что хозяйка лежит у сундука среди раскиданных платьев, в лице ни кровинки, глаза обведены темными кругами.
— Ваша милость!
Нет ответа.
Служанка озирается, вбегает в другую комнату. Грабитель, что ли, здесь побывал? Ведь только в прошлую субботу среди бела дня ограбили прянишника Боту. Грабителей до сих пор не нашли.
Схватив флакон с уксусом, служанка трет хозяйке виски, подносит ей к носу флакон.
— Муж мой в опасности! — вот первые слова, которые вырвались из уст Эвы, лишь только к ней вернулось дыхание. — Где мальчик? Ах да, я отпустила его. Луца, скорей дай мне плащ! Пойдем за Янчи!
— Но, ваша милость, куда вы? Ведь вы так больны…
— Я не больна. Идем!
А на самой лица нет, бледна как покойница. Поднялась на ноги и, в чем была, поспешно вышла за ворота.
От ощущения опасности напряглись все ее мышцы. Она понеслась прямо к церкви.
По улицам сновали люди, приехавшие на ярмарку. На площади среди телег, коров, привязанных за ногу, прихрамывающих свиней и всякой другой скотины ходили крестьяне, нагруженные бочонками и кадушками. Стоял обычный на ярмарке гомон, носились облака пыли, и пахло луком.
Служанка догнала Эву только возле церкви и накинула на нее плащ.
Вдруг из толпы показался школяр.
Он понесся к ним бегом, расталкивая людей и крича:
— Басурмане взяли Солнок! Только что объявили перед церковью. Как же я поеду теперь?
— Мое дитя! — крикнула ему Эва. — Где вы оставили его?
— Господин Балог повел Янчи в церковь. Сказал, чтобы я известил вас, пока он будет молиться. О, господи, господи! Конец стране! Если Солнок в руках турок, то и Эгер не устоит!
— Дитя мое! Дитя мое! — кричала Эва, задыхаясь, и помчалась вверх по лестнице.
Она вбежала через главный вход в церковь, пробилась сквозь толпу.
— Дитя мое! — кричала она, едва переводя дух. — Дитя мое!
В церкви шла как раз всенощная, и окрестные немецкие крестьяне, сидя на скамьях, громко пели на своем языке: «Christus here uns! Christus erhore uns! Herr erbarme dich unser!» [58]
Мать с воплями бросилась к рядам скамеек:
— Янчи! Янчи, сын мой!
Но Янчика не откликнулся.
58
Услышь нас, Христос! Внемли нам, Христос! Господь, сжалься над нами! (нем.)
2
Пятого сентября Гергей приветствовал утреннюю зарю неподалеку от Широкской крепости. Солнце светило в глаза ему и всей его дружине, где было двести пятьдесят веселых солдат. Впрочем, Гергей приветствовал не столько рассвет, сколько показавшийся на дороге отряд. Гергей даже снял шапку и поднес ее к глазам, защищаясь от яркого солнца.
Отряд двигался им навстречу.
Гергей ехал верхом впереди своих солдат и первым заметил этот в беспорядке двигавшийся отряд. Солдаты шли вооруженные саблями и пиками.