Звезды Эгера
Шрифт:
— Да, отсюда и с востока, — подтвердил Добо. — Но тут стена крепче всего, и мы поставили на нее четыре самые большие пушки.
Возле Казематной башни он соскочил с коня и бросил повод оруженосцу Криштофу.
— Отведи в конюшню.
Взошли на Казематную башню, где стояли, грозно разинув пасти, большая пушка, четыре мортиры и около двадцати пищалей.
Возле пушек белокурый кудрявый пушкарь-немец обучал крестьян:
— Когдя я говорю «бор» [63] , тогда дай мне бор!
63
По-венгерски «пор» — порох, «бор» — вино, «тюз» — огонь; немец говорит на ломаном венгерском языке и путает слова.
Крестьяне серьезно слушали пушкаря.
Добо улыбнулся.
— Добрый день, Файрих! Если вы говорите «бор», то не получите пороха, потому что «бор» — не порох, а вино.
Он так же коверкал немецкий язык, как пушкарь — венгерский, поэтому они поняли друг друга.
Пушкарь начал снова:
— Когда я говорю «пар», тогда не приноси бар, а дай пульвер, круцификс доннер-веттер! [64]
Наконец пришлось объяснить крестьянам, что когда мастер Файрих просит вина, надо открывать мешок с порохом; когда же он просит порох, его нужно угощать вином.
64
Дьявол, черт побери!
В крепости было пять немцев-пушкарей. Добо выписал их из Вены.
— Погляди, какая прекрасная пушка! — сказал Добо, погладив орудие. — Зовут ее Лягушка. Как наша Лягушка заквакает, сразу на турок дождь польет.
Бронзовая пушка была начищена до блеска. На окованном железном дубовом лафете она и в самом деле походила на сидящую лягушку.
Добо с Гергеем пошли дальше, к восточному углу, где возвышалась еще одна мощная башня. Это была левая задняя лапа «черепахи».
— Шандоровская башня, — пояснил Добо.
Гергей остановился в изумлении.
Начиная от башни вся восточная сторона крепости снаружи была обнесена высокой, толстой стеной, изогнутой в виде переломанного в двух местах серпа.
Снаружи — ров, изнутри, у стены крепости, — ров глубиной в десять — двенадцать саженей. Только посередине внутреннего рва сделана была узкая насыпь, как видно, для того, чтобы по ней переходили из крепости солдаты.
— Это наружные укрепления, — пояснил Добо. — Видишь, с востока возле них поднимается высокий холм, почти гора. Это Кирайсеке. Называется он так потому, что здесь посиживал перед своим шатром Иштван Святой, наблюдая, как строится церковь. Внизу холм пришлось разрезать рвом.
— Понятно, — кивнул Гергей. — Умный был человек тот, кто это сделал!
— Это сделал десять лет назад Перени… На противоположной стороне тоже стоит башня — башня Бебека. А вот та угловая вышка служит для того, чтобы мы от самых ворот до этого места могли следить за неприятелем и обстреливать его.
Как и повсюду, высота стены была увеличена саженным тыном. В некоторых местах на нем даже глина еще не просохла. Тын служил для того, чтобы осаждающие не видели защитников крепости, когда те ходят по стене.
— А теперь пойдем в Церковную башню, — сказал Добо, снова взяв Гергея под руку.
В нескольких шагах от Шандоровской башни Гергей увидел два огромных здания — нечто вроде монастыря. Половина пристроенной к нему громадной церкви была снесена. Вместо четырех куполов остался только один. Уцелели резные двери, над дверями — большие каменные цветы и статуи святых с изуродованными лицами. Но что это за церковь, где нет ни одного богомольца и вся она набита землей! Что это за церковь, где вместо колоколов в звоннице пристроилась пушка, а вместо звуков органа из нее несется гром пушечных выстрелов — звучит орган смерти!
По одну сторону церкви — бугор. На нем пасется коза. По другую сторону — сводчатый вход. Камни его закопчены.
— Здесь у вас пороховой погреб? — спросил Гергей.
— Да. Зайди посмотри, сколько тут собрано.
— Тут, верно, была ризница?
— Да. Место сухое, самое подходящее для хранения пороха.
— А ведь грех было разрушить эту церковь…
— Что ж поделаешь! Мне и самому жаль. Но, может быть, как раз благодаря ей и спасем крепость. Пусть уж лучше такой будет, лишь бы не славили в ней аллаха.
Они вошли. Все здесь больше напоминало винный погреб, чем ризницу: тут громоздились друг над другом черные бочки.
— Ого, как много! — воскликнул удивленный Гергей.
— Много! — с улыбкой согласился Добо. — Больше двухсот бочек. Здесь я держу весь запас пороха.
— В одном месте? А что, если взорвется?
— Этого быть не может. Перед входом стоит стража. А ключ у меня. Входить дозволено только Мекчеи и старику Шукану. После захода солнца и до самого рассвета я никому не даю ключа.
Гергей кинул взгляд в окно. В окне были круглые стекляшки в свинцовой оправе и тройная железная решетка.
Против дверей, из которых падал косой луч света, стояла большая круглая кадка, доверху наполненная порохом.
Гергей запустил в нее руку, потом высыпал порох обратно.
— Этот хорош для пушек, — сказал он. — Сухой.
— Порох для ружей я держу в лагунках, — ответил Добо.
— Порох-то здешний или венский?
— И здешний, и венский.
— А какова смесь здешнего?
— Три четверти селитры, одна четверть серы и древесный уголь.
— Мягкий или твердый?
— Мягкий.
— Это лучше всего. Но угля я кладу чуточку больше, чем другие.
На почерневшей стене над кадкой виднелась большая закопченная, ободранная картина. Можно было различить только два лица: скорбное лицо бородатого мужчины и лицо юноши, склонившегося ему на грудь. Обе головы окружены были желтым ореолом. Начиная от шеи юноши полотно было сорвано, из-под него выступала побеленная стена.