Звезды. Неизвестные истории про известных людей
Шрифт:
4
В ДК Метростроя был кружок хорового пения. Я там пел. На слете в Колонном зале Дома Союзов перед выступлением была репетиция. Пели хор пленных девушек из «Князя Игоря». Я был очень нерадивый. В этом хоре я умудрился петь, не зная ни единого слова. Просто открывал рот. Мне нравилось не произносить слова, а пропевать их. Дирижер вдруг увидел, чем я занимаюсь. Я был немедленно выдворен из хора, и больше не смог туда прийти.
Но меня тянуло ко всему художественному, и я опять пришел в ДК, но уже в хореографический кружок. Танцевали неаполитанские танцы на музыку Чайковского. А так как у меня была не очень хорошая физическая подготовка, я сшиб партнершу и сломал перекладину, за которую держатся. И тогда педагог очень нежно сказала: «Гаркалин, собака, выйди из класса». Это было произнесено с такой нежностью, что я беспрекословно вышел.
5
Я пробовался во все творческие вузы, но, не пройдя ни один тур, пошел в армию и прослужил два года. Вернувшись, я опять повторил эти «круги ада». Никуда не берут. И вдруг мама читает «Вечерку»: «Государственный театр кукол под руководством Образцова и Музыкальное училище имени Гнесиных производят экспериментальный набор на отделение актеров театра кукол». Мама сказала: «Может, тебе туда попробовать?» За ширмой стоять лучше, чем быть не принятым в живой театр. Я пришел туда, прочитал какое-то бездарное стихотворение. И понял, почему я был не принят в свое время. Какое же я страшное, неизгладимое впечатление производил на взрослых и талантливых людей! Педагог остановил меня и прямо в глаза спросил: «Ты что, любишь стихи?» Я с юношеским задором сказал: «Да!» Он говорит: «Вот тебе рубль, пойди, купи мне две пачки «Столичных» сигарет». Я меньше всего предполагал, что последует такая просьба. Но взял этот рубль, купил две пачки сигарет, забрал сдачу и вернулся в Гнесинское училище. И он мне сказал: «Ну и шустрый ты». Я замялся. Он молчит, ничего не говорит. Тогда я спросил: «А что будет со мной?» Он сказал: «Ну что, ты принят». Я вышел и подумал: «А за что я принят? За то, что я читал эти безумные стихи, или за то, что купил две пачки сигарет?» Это до сих пор загадка.
Георгий Гречко
Георгий Михайлович Гречко родился 25 мая 1931 года в Ленинграде. Окончил Ленинградский механический институт, вступил в отряд космонавтов. Летчик-космонавт СССР. В 1975 году совершил полет на космическом корабле «Союз-17», в 1977 году – «Союз-26». Дважды Герой Советского Союза, Герой ЧССР, награжден двумя орденами Ленина и медалями, кандидат технических наук.
1
Я родился в Ленинграде, не в Санкт-Петербурге. И меня привезли в квартиру, которую получили родители. Вы не поверите, конечно, но я не вру: им дали комнату 50 метров в гигантской квартире, где жили еще 8 семей. Они попросили разрешения взять только половину и за свой счет поставили перегородку.
Мама была главным инженером хлебозавода, и во время войны она не имела права отлучаться далеко от работы. Поэтому ее переселили в эту квартиру. И когда она выходила с завода, была обязана говорить, куда идет. У нас семья считалась обеспеченной. Проработав лет пятнадцать, мама получала 200 рублей, а я в 9-м классе поехал работать в геологическую экспедицию и заработал за месяц 350 рублей. Потому что там горные, геофизические, дальние, северные надбавки – получилось много.
Когда мама ушла на пенсию, она утром мне сказала: «Знаешь, Жорик, я первый раз за тридцать лет спала спокойно. Тридцать лет каждую ночь я думала: не случилось ли что-то на производстве?» За травмы на заводе отвечает не директор, а главный инженер.
А отец у меня был младшим научным сотрудником, он готовил диссертацию. Началась война, и он добровольцем ушел в ленинградское ополчение. И вот такую странную фразу я скажу: ему повезло, что его ранили. Отца отправили в госпиталь, потом обучили на противотанкового артиллериста, а те, кто воевал с ним сначала, в основном погибли. Ранение спасло ему жизнь. Мама в Ленинграде пережила блокаду. Дед умер, мой двоюродный брат умер, папа на фронте, а меня за неделю до войны отправили к бабушке в Чернигов. Потому что было сообщение ТАСС, сообщение Совета Министров, Политбюро, что слухи о войне – это провокация. И поддавшись на эту провокацию, меня, как тысячи других детей, отправили на Украину. Немцы стремительно наступали, и маму уже не пустили за мной. Отца с фронта, естественно, тоже не пустили. И я – ребенок – оказался в оккупации в течение двух лет, пока нас не освободили.
2
Я приехал в семью сестры моего папы – тети Шуры. У нее уже было двое детей, третий только родился, ему было несколько месяцев. Отец ушел на фронт, ни одного письма не пришло, так он и исчез. А нам с братом пришлось взять на себя всю мужскую работу. Мы вдвоем поднимали тридцать пять соток земли. Вскапывали, сажали картошку, пололи, окучивали, ночами перетирали мешки картошки на крахмал. Картошка была у всех, и никто ее не покупал. А крахмал покупали. Когда уже нас освободили, мама прислала мне такой красивый ватник, что мне завидовала вся наша околица. Я ходил как король! Когда я смотрю на сегодняшних 10-летних, мне кажется, что они пустой лопаты не поднимут, а мы пахали.
Как-то сидим дома, заходит немец. Курица бежит. Он ее застрелил, унес. А когда маленькому Аркадию достали манной каши, тоже пришел немец, заметил кашу и хотел забрать. Когда немец отвернулся, бабушка цапнула кашу обратно, потому что ребенка нечем было кормить. Немец увидел, что каша исчезла, поволок бабушку в сарай и стал угрожать. Пришлось кашу отдать ему обратно.
Однажды мы жгли костер, бросали в него патроны, и они там взрывались. Вдруг из темноты выныривает немец с автоматом, громадный, в каске, в плаще: «Партизаны!» И на нас замахнулся автоматом. Хорошо, он рассмотрел, что дети. А мы кричим: «Нет, каштаны!» Нас спасло чудо. Когда каштаны бросаешь в огонь, они тоже взрываются, конечно, не так, как патроны. И на глазах у немца кто-то бросил каштан, а в это время взорвался лежавший в костре патрон. Немец ошалел, что каштаны так сильно взрываются, и ушел.
Ну а самое страшное – это когда везли на расстрел. Закрытые машины, у каждого столба стоят немцы и полицаи. И один раз люди выпрыгнули, побежали в разные стороны, и их всех перебили. Иду в школу – убитый человек лежит, пошел с другой стороны – тоже убитый человек. А перешагнуть невозможно! Однажды, когда на улице стреляли, пуля залетела в школу и врезалась в стенку недалеко от учителя.
Как-то пошел слух, что один пленник убежал. Такое было счастье думать, что хоть один убежал. Потом приехали каратели и жгли заживо тех, кто жил вдоль дороги. Нам сказали, что мы тоже входим в ту зону, которую жгут. Они в один дом запирали людей, а дом поджигали. Выстрелы, страшные крики, огонь. Мы влетели в хату, схватили бабушку за руки: «Бабушка, бежим!» А она: «Детки, а куда мы пойдем? Здесь у нас хата, здесь у нас картошка. Кто нам даст кров? Кто нас будет кормить? Нам некуда бежать». Ничего страшнее в жизни у меня не было, потому что мы сидели и ждали, когда нас сожгут заживо. К счастью, каратели до нас не дошли и прекратили эту экзекуцию. Уехали. А мимо нас шли нагруженные крестьянским добром грузовики. У меня до сих пор стоит перед глазами грузовик, полный добра, а наверху – прялка.
3
Когда наши войска освободили Чернигов, мама прислала мне из Ленинграда вызов. Чтобы меня, 11-летнего парнишку, пустили в Ленинград, я должен был получить справку в райкоме партии, что я не сотрудничал с оккупантами. Я получил такую справку. Мама хотела за мной кого-то прислать, а мне не терпелось ее увидеть. Она прислала деньги, а тетка их от меня хотела спрятать, но выронила. Когда я увидел деньги, то побежал на станцию и купил билет. И все думали, что я пропал.
Я вместе с ранеными, в вагоне с выбитыми стеклами поехал в Ленинград. А мама-то не ожидала. Я приехал, нажимаю звонок и слышу мамин голос, два года его не слышал: «Кто там?» Я говорю: «Откройте». Тогда не открывали дверь, потому что это было опасно. Она потом рассказывала: «Слышу детский голос, думаю: если воришка, я с ним справлюсь». Открывает дверь, я кидаюсь ей на шею, а она – от меня! Она догадалась, что не тетка меня отправляла, а я сбежал: у меня не было ни одной пуговицы, вся моя одежда на резиночках и на веревочках держалась.
Школа. Поскольку в оккупации не было врачебного обслуживания, в школе меня привели в зубной кабинет и за один раз вставили девять пломб, половина из которых вылетела на следующий день. Это был такой ужас, больше я об этой школе ничего не помню. Потом я перешел в знаменитую школу Мая. Там я полюбил точные науки – математику, физику, химию. В старших классах я уже изучал их по вузовским учебникам. Однажды я залез под стол в кабинете физики и оттуда помогал ученикам во время экзамена. Как-то мы забрались на крышу. Я собирался в телескоп смотреть на звезды, а мой друг решил, что смотреть в окна – интереснее.