Звезды. Неизвестные истории про известных людей
Шрифт:
Компания у нас была дружная. Учиться не очень хотелось, мы записками перебрасывались, книги читали или фотографии смотрели. Классная руководительница говорила нам: «Духова и компания – вон из класса!» Вставала я и все наши мальчишки, и мы уходили. Класс пустел. В начальных классах я очень хорошо училась, а потом «съехала», как говорят: мимо школы ходила. Были бесконечные концерты, мы куда-то уезжали. Учителя снисходительно ко мне относились, кроме моей классной руководительницы. Она была принципиальная, строгая женщина.
4
Я занималась музыкой и однажды попросила маму: «Я очень хочу танцевать». Мама говорит: «Выбирай: музыка или хореография». Я говорю: «Хореография».
Первая любовь у меня случилась в пионерском лагере – аккордеонист Вася. Мы к концертам готовились, я ставила номер с девочками – польку. И Вася уже тогда мне предвещал успех на этом поприще. А я была в него влюблена. Ему тогда лет 16 было, а мне 8. А в школе, уже в старших классах, был такой Арсен. Мы встречались с ним, целовались на переменках, учителя ужасно возмущались, говорили: «Безобразие, да что же это такое?» А мы ни на кого внимания не обращали. Такая была любовь.
Виктор Ерофеев
Виктор Владимирович Ерофеев родился 19 сентября 1947 года в Москве, в семье дипломата. В детстве жил с родителями в Париже. Окончил филологический факультет МГУ, аспирантуру Института мировой литературы. Известность приобрел благодаря публикации эссе о творчестве маркиза де Сада в журнале «Вопросы литературы». Был исключен из Союза писателей СССР за участие в организации самиздатовского альманаха «Метрополь». Роман Ерофеева «Русская красавица» переведен на двадцать языков. В России, Европе и США, где он выступает с лекциями, вышли его книги рассказов, сборник литературно-философских эссе, роман «Страшный суд». Среди его книг – «Русские цветы зла», «Мужчины», «Пять рек жизни».
1
В нашей семье я первый коренной москвич. Родился 19 сентября 1947 года. Меня назвали Виктором в честь победы над Германией. Родители были под впечатлением от победы, и вот перед вами победитель.
Самое первое впечатление связано со страхом смерти. Мы жили под Москвой, в том месте, где сейчас живет наша самая богатая суперэлита, это Барвиха, Рублевка. И мы жили на даче в месте, которое называется Раздоры. А там был электрический столб, и на нем был нарисован череп и кости. «Не влезай – убьет!» Я читать не мог, я лишь видел череп и кости и боялся даже дотронуться до этого деревянного столба. Идея творчества рождается вместе с переживанием смерти. Мне кажется, что этот столб – моя основная муза в жизни.
Много связано с дачей. Первое – смерть, а второе – молнии. У нас было два шофера. Папа занимал крупную должность – помощника премьер-министра, если переводить на европейские понятия. Он был помощником Молотова. Однажды мы ехали по дороге рядом с Барвихой, и в дерево попала молния – божественный
Потом были романтическо-буколические впечатления. В то время крестьяне не держали коров, потому что был очень большой налог. Вместо коров у каждого были козы. Козье молоко – предел счастья. Я с козами общался, давал им что-то есть. Лето, трава, блеющие козы и козлы – вот Подмосковье моего раннего детства.
2
Весьма символично, что в нашем подъезде, где жили сталинские вельможи, лифтером был повар, который работал у князя Юсупова. Он был старенький. Все у нас было знаковым. В этом подъезде все квартиры были шикарными, но наша квартира была коммунальной. Когда мы въехали, одна комната еще была чужой, хотя там не жили. Я помню, как эта комната стала нашей, как оттуда все вынесли и меня туда заселили, она стала детской.
У меня было невероятно счастливое сталинское детство. Все у нас было – дача, машины: сначала «Победа», потом «ЗиМ». Удивительная по тем временам московская квартира, ни у кого такой не было – роскошь. И это важно, потому что мне в жизни не нужно было карабкаться наверх, верх был заложен в детстве. Скорее улица перенимала какие-то мои привычки, потому что было общее убеждение, что у меня что-то есть, но это «что-то» у меня не отнимешь и лучше ко мне примкнуть. Объясняю на простом примере: тогда дороже всего была жвачка, а у меня жвачка была. Дружить со мной было «правильно». И со мной дружили бандиты, хулиганы… Иначе – раз они меня побьют, два – а потом-то что? Ну я не буду с ними ходить, а так я доставал им американскую жвачку. Но я, честно говоря, с этими бандитами не строил младенческую преступную группировку, просто они меня не били, скорее – уважали.
Был замечательный случай. В этом – вся Россия. Мальчик, одноклассник и бандит Коля Максимов – потом он стал убийцей, убил хозяина голубятни, – он пришел ко мне домой. Ему очень хотелось жвачки, а у нас дома было все французское, родители недавно побывали во Франции. Он увидел на кухне такие подушечки, которые были похожи на жвачки. И он схватил эту подушечку и стал есть. А это был французский клей для обоев. И он не мог ни открыть рот, ни закрыть. Разлилось огромное количество клея, который тут же зацементировался у него во рту. Его юная испуганная бандитская физиономия до сих пор стоит у меня перед глазами.
3
Школа у меня была хорошая, с углубленным изучением английского. Она находилась в странном месте. Палашовский переулок – из названия следует, что там когда-то жили палачи. И видимо, там были казни, и там же хоронили. Там было кладбище. Мы в детстве играли черепами в футбол. Эта школа соединяла в себе несоединимое. С одной стороны от нее были переулочки, в которых жили очень бедно – в подвалах, топили дровами, бедствовали чудовищно. И тут же, через дом, жили советские сановники, жили похуже, чем сейчас миллиардеры, но по крайней мере, как миллионеры. С прекрасной мебелью, картинами. У нас в доме жил Лактионов, который тут же написал нам портрет «Письмо с фронта». Нашим соседом по черной лестнице был Фадеев, известный писатель. Мы жили в довольно любопытном мирке.
И в школе происходило такое кровосмешение: с одной стороны сверху люди падали, с другой стороны снизу поднимались. Одни дети приходили с телохранителями, а других детей телохранители отгоняли, потому что эти дети были бандитами. У некоторых не хватало денег, чтобы купить школьную форму, а другие ее специально шили на заказ. У меня была одна хлопчатобумажная форма, а другая – шерстяная. Но все равно времена были убогие, в «Детском мире» мы никак не могли найти мне шапку нужного размера, поэтому бабушка обшивала шапку ватой, чтобы она не сползала мне на физиономию. Много было смешного.