Звезды. Неизвестные истории про известных людей
Шрифт:
2
Сначала мы жили втроем. Отец-то женился после мамы. Горевал, но женился. А мы не приняли мачеху. И жили мы все равно с бабой Полей. И кроме как «она» мы мачеху не называли. Однажды была такая история: братья Вася с Колей меня поставили на завалинку у дома: загляни – «она» дома? Некоторое время мачеха жила с бабой Полей, потом баба Поля ее выгнала, потому что она была никчемная хозяйка. Я заглянул и сказал: «Нет, оны дома нету». Братья надо мной долго издевались: «Оны дома нету».
В детстве я всегда стремился к независимости. Братья подсмеивались надо мной и ни во что не ставили. Я для Васьки был Сивый, видимо, по цвету волос. «Сивый мерин» – мне было обидно. А потом он прочитал «Капитанскую дочку», и я стал Савеличем.
То,
Однажды я опоздал в школу и побоялся туда идти, мне было стыдно. У задней стены школы я провел все четыре урока, а потом пришел домой, как ни в чем не бывало. На следующий день я пошел туда же, и так дня три или четыре. И вдруг баба Поля говорит: «А где же ты бываешь, в школе-то тебя нету?» Учительница ей доложила.
Бабушка есть бабушка. У нее был непререкаемый авторитет. Она могла за один раз меня научить, как себя вести. Пришел в слезах, в соплях: «В чем дело?» – «Коля дерется». И получаю от бабы Поли подзатыльник. Вся обида кончается, начинается новая. «За что?» – «Слышал не раз: дают – бери, а бьют – беги. Чтобы в последний раз! Не хнычь!» Вот такая баба Поля у меня была! Я думаю, оттуда очень многое пошло!
То, что к ней приходили люди за жизненным советом, – это было бесспорным фактом. Баб урезонивала, помогала разбираться с мужьями. Однажды дед Афанасий загулял. А у бабы Поли – семеро малышей. «Ну и что, – говорит она соседке. – У меня не загуляешь. Афоня пришел веселый, а я ему одного за другим всех семерых – в сени: иди, гуляй дальше, а я тоже хочу гулять!» Он вмиг отрезвел. С тех пор – если и пили – вместе. Вот такая баба Поля была.
3
Я хотел переплыть пруд и решил это сделать тайком, чтобы в случае чего не опозориться. Я не знал, смогу ли, и должен был проверить. Выбрал такое время, когда там никого нет. Оставил на берегу свои штанишки. Плыву. И чувствую: не доплыву. В панике – обратно. И еле-еле выплыл на тот же пляж. Противно, конечно, что не доплыл, но никто не видел. Вдруг сзади голос: «Ну что? Испугался?» На камушке сидит незнакомый дядя. «А ты знаешь, что больше половины проплыл? Фактически ты полтора озера переплыл. Отдохни. Хочешь, я поплыву рядом с тобой? Доплывешь». – «Нет, не надо рядом. Я проплыву». И доплыл до другого берега, поворачиваюсь, чтобы сказать «спасибо». А дяди нет, он сделал свое дело и ушел. Для меня это символ. Думаю: сам-то помнит, что сделал доброе дело? А у него это, наверное, в порядке вещей: почему не подсказать пацану? Такие человеческие отношения и определяют нашу жизнь.
Или такое событие: вешают немцев. Собралось много народу, все туда съехались: жажда мести, желание, чтобы наказали сволочей-фашистов. Когда им стали накидывать петли, они начали орать. Это ужас, толпа их чуть не раздавила. У меня осталось впечатление, что и в этом несправедливость была. Так нельзя. Чрезмерность жестокости с нашей стороны.
Во время войны мы с бабой Полей в Вартемяках были дома одни. И вдруг – страшный рев, взрывы. Выглядываем в окно и видим: самолеты, самолеты. Взрывы недалеко в нашей деревне. «Не беги, Ваня, Ванечка, на пол ложись». А я выбежал, потому что любопытно. И страх одновременно во мне. У меня было желание, как червяку, зарыться в землю, а с другой стороны – посмотреть на фашистские знаки на крыльях. 400 самолетов бомбили военный аэродром в трех километрах от нас. Он был закамуфлирован. Они не нашли его, не попали. В болото упало три снаряда, но стекла вылетели по всей деревне. Бомбы, видать, были мощнейшие. Это чувство страха и любопытства во время налета по силе накала было наравне с чувствами от увиденной сцены, когда вешали немцев. У меня возник тогда протест. И потом я был
4
У моей бабы Поли был педагогический талант. Но она еще и что-то другое знала. Когда в 1943 году Володя, мой близкий родственник, погиб в Сталинграде, я услышал, что в скворечник стучит дятел. В деревне это редко – дятел, да еще и стучит в скворечник. Там были червячки, он их выколупывал. Я схватил рогатку и хотел его подстрелить, чтобы сделать чучело. А баба Поля: «Тихо, убери рогатку. Не трогай, Ванечка, не трогай, он нам беду принес. Какую? Не знаю еще». Я не придал этому значения. Это было осенью. А весной пришла похоронка, что погиб Володя. Я зарыдал, и снова получил подзатыльник. За что? Она говорит: «Раньше рыдать надо было, когда дятел прилетал». Это приметы народные. А дятел сделал свое дело: принес примету и улетел.
Баба Поля предсказала, что доведет меня до конца войны. 9 Мая – конец войне, а 20 мая бабуля померла. Все. Отношение к смерти у нее было не как к страданию. Она молилась каждый вечер и каждое утро. У нас была лампадка, которую мы однажды, играючи, разбили. Вечером приготовили для Зорьки пойло, бабе Поле – чай, когда она вернулась из города. Она попила горячего чая, налила немножко водочки. Силы появились. Пошла, подоила корову, а мы все ждем, когда она заметит, что лампадки нет, не нашли мы ей замены. Бабуля пришла, села, у нее такие присказки были: «День прошел – никто не видел, а кто и видел – не обидел, спасибо тебе, Господи». Она разговаривала с Богом как с близким человеком. И вдруг: «Мать-перемать, кто же это лампадку разбил? Господи, прости ты меня, грешницу!», и опять – трехэтажный мат. Я однажды даже рассказал об этом в церкви. Весь храм хохотал. А что делать? Баба Поля была такая – очень открытый человек.
5
1945 год, май, я был в подвешенном состоянии. Баба Дарья вернулась из эвакуации с Иваном Ивановичем Краско – у меня был дед по маме. А брат мамы, Иван Иванович Краско, служил в авиации. Он демобилизовался. Приехал с молодой красавицей женой Валентиной Петровной. И вдруг он говорит: «Давай мы тебя усыновим». В 1946 году я был усыновлен и получил фамилию мамы – Краско. Он говорит: «Давай устроим тебя в авиационное училище!», поскольку сам летчиком числился. Я узнал, что там могут в центрифугу посадить, и будут испытывать вестибулярный аппарат. А у меня даже на качелях голова кружится. «Ну, тогда давай на флот». Я был зачислен в 1-е Балтийское военно-морское училище. И через четыре года меня назначили на Дунайскую флотилию командиром корабля. Вот и все. Прослужил одну навигацию.
Морское дело я знал и любил, каждый год у нас была практика. В 1950 году, мне еще и двадцати не было, я был на практике на Черном море, на знаменитом линкоре «Новороссийск», который через пять лет взорвался на рейде в Севастополе. Курсантская служба – великая школа для молодого человека, который вообще мог оказаться в сиротской бездомной среде. Бог миловал. Я попал в компанию таких же обездоленных молодых людей, которые после войны испытывали трудности. Иван Иванович – дядя мой, который отчимом стал, – говорит: «Жизнь-то трудная, послевоенное время, а там ты будешь на полном обеспечении. У тебя форма красивая будет». Я испытывал какой-то дискомфорт, в том смысле, что мне не хотелось жить в казарме все время. Но ребята оказались мировые.
6
Иван Афанасьевич – мой папа, Иван Иванович – дед – были дорожники. Династия дорожников. Может быть, они хотели, чтобы и я был дорожником. Мне это было безразлично, я с детства кривлялся перед малышами. Я им рассказывал сказки, которые сам прочитал, пересказывал фильмы, на которые их еще не пускали в клуб. А там у нас фильмы шли – и Чапаев, и Джульбарс, и Щорс. Это был рассвет кинематографа. Но в клубе надо было платить, а не у всех деньги были. Пацаны потом: «Расскажи!» Я пересказывал в лицах. «А ты сам сыграл бы Чапая?» – «Нет, не знаю, а Петьку – сыграл бы».