Звезды. Неизвестные истории про известных людей
Шрифт:
2
Одесская средняя специальная школа имени Столярского. Я окончил эту школу как композитор, пианист. Там растили одесских вундеркиндов. Я там занимался, играл на рояле. Одесса – музыкальный город.
В Одессе такая традиция: когда мне исполнилось пять лет, мама взяла меня за ручку и отвела к знаменитому педагогу по скрипке Петру Соломоновичу Столярскому, чтобы он определил, есть ли у меня слух. Он заставил меня повторять ноты, петь, хлопать, потом сказал: «Мадам Фельцман, с вашим сыном я буду с удовольствием заниматься». Мне купили скрипку, и я начал заниматься с педагогом. Прошло две недели, и я сказал Столярскому: «Профессор, я не хочу
Я ходил еще и в обычную школу, но занимался там не лучше всех. Педагоги на это смотрели сквозь пальцы, они говорили: «У него главное в жизни – музыка. Не требуйте от него отлично по математике, по химии, по физике. Он будет большим музыкантом».
Я окончил школу, не сдав ни одного экзамена.
3
Одесский театр оперы и балета известен во всем мире. Это копия Венского театра. Можно еще поспорить, какой театр лучше. И до революции, и после революции сюда приезжали самые знаменитые певцы. Не в каждой столице сегодня есть такой театр, как Одесский оперный. На крыше скульптуры, не хуже чем в Большом театре. Меня там все знали. «Вот идет рыжий талантливый парень». Меня пускали во все театры бесплатно.
Игрушками я не занимался. Напротив нашего дома была мощеная улица, по которой не ездили грузовики, и там я с мальчишками с большим удовольствием играл в футбол. Я почему-то выбрал быть вратарем. В школе тоже играли в футбол тряпичным мячом. Из тряпок делали твердый мяч и били по нему. Я становился в ворота. Все говорили: «Без рыжего мы проиграем, становись на ворота».
Еще я увлекался морем. Я прекрасно плавал. Я уплывал в море так далеко, что меня не было видно, даже родители волновались. Потом мне дали какой-то юношеский разряд, я прыгал с вышки. С морем я в полном согласии. Сейчас у меня солидный возраст, но, если бы я сейчас, не дай бог, оказался в море, я бы выплыл.
4
В Одессе все красиво, и все связано с моей жизнью. Но если говорить о романтике, уже где-то в 5–6-м классе у меня появились девочки. Мы гуляли по Приморскому бульвару. Мы гуляли по Пушкинской, где знаменитые платаны, которые соединяются над головами. Там были маленькие скверы, были знаменитые скамейки, на которых мы сидели. Потом кончилась война, и всю Одессу перестроили, а одна скамейка стоит на том же месте. Я был влюбчивым мальчиком, но романы были безобидные. Девочки меня провожали, я их провожал. Я для них был кумиром: садился за рояль и играл свою музыку.
Кстати, мою первую настоящую песню «Теплоход» спел Утесов. Я ему сыграл и говорю: «Я вам написал песню, но она, по-моему, никуда не годится». Он сказал: «Эту песню через две недели ты услышишь по всем радиостанциям». Так оно и случилось. Мы дружили с Утесовым до последних дней его жизни.
5
Однажды Шостаковичу сказали: «В Одессе есть вундеркинд, он в шесть лет пишет свою музыку и хотел бы вам поиграть ее». Шостакович был феноменальным человеком, он ответил: «Я могу сам прийти к нему в гости. Хочу послушать, что он пишет». Он пришел к нам, и я ему играл пьесы. Шостакович сказал: «Ты будешь композитором, и ни в какой другой институт тебе поступать не нужно. Кончай школу Столярского, потом поступишь в консерваторию».
Когда я с отличием окончил школу, отец сказал мне: «Давай вдвоем поедем в Ленинград к Шостаковичу, он же говорил, что ты должен быть композитором. Пусть он тебя послушает». Тайком мой отец надеялся, что я все-таки буду доктором, в семье врача шла такая традиция. Я поиграл Шостаковичу свои произведения, и он сказал: «Ваш сын будет большим композитором. А поскольку он будет большим композитором, ему надо сразу жить не в Ленинграде, а в Москве. Я сейчас позвоню своему другу Виссариону Яковлевичу Шабалину и скажу, что вы едете к нему. Он послушает Оскара, и я надеюсь, что все будет в порядке!»
Мы поездом приехали в Москву. Я поиграл Шабалину произведения, он сказал: «Беру тебя в свой класс, будешь заниматься». Я сразу стал начинающим композитором. На втором курсе мне дали Сталинскую стипендию. Тогда Сталин установил стипендии знаменитым студентам. Мне единственному такую дали. Хочу объяснить: Сталинская стипендия была 500 рублей. Я начал выступать в концертах, и мне нужны были туфли. Туфли на Арбате стоили 60 рублей. А я получал каждый месяц 500. Я снимал комнату, хорошо питался, был вполне прилично одет. Так я вошел в музыкальную жизнь Москвы.
Эдуард Хиль
Эдуард Анатольевич Хиль родился 4 сентября 1934 года в Смоленске. Окончил Ленинградский полиграфический техникум, Ленинградскую государственную консерваторию имени Римского-Корсакова. Многократный лауреат международных и всесоюзных конкурсов. Работал по контракту в знаменитом парижском кабаре «Распутин». Активно гастролирует по России и странам СНГ, выступает с концертной программой «Хиль и сыновья». Кавалер ордена Трудового Красного Знамени и ордена Дружбы народов. Народный артист России.
1
Город Смоленск, город-герой. Это 400 километров от Москвы. Я не был в Смоленске шестнадцать лет. Смоленск – кровавое место, потому что все, кто шли на Россию с запада, да и с востока – и орда, и немцы, и шведы, и поляки, и французы, – все шли через Смоленск. Они все уничтожали – культуру, людей, и все возрождалось заново. По тому количеству храмов, которые находятся в Смоленске, можно себе представить, что 1000 лет назад это был крупный центр, в котором смешались многие культуры – и немецкая, и польская, и французская. Там и мечети были, и синагоги. А еще есть храм Петра и Павла, и в нем был роддом. Однажды мне мама сказала: «Вот в этом храме я тебя родила». Он построен в 1095 году и стоит до сих пор.
В одном соборе мой дед Василий Нилович руководил хором. А потом его забрали и расстреляли. В войну этот храм совершенно не пострадал, он выстоял, хотя вокруг снаряды сыпались. По количеству золота и серебра это был самый роскошный собор в России. Все это немцы хотели вывезти, но батюшка успел сообщить партизанам, и серебро отбили у немцев в лесу недалеко от города.
2
Во время войны Смоленск очень сильно пострадал, от него почти ничего не осталось. Смоленск сразу же начали бомбить, а нас почему-то повезли в ту сторону, откуда наступали немцы. Когда нас перевозили, было плохо с питанием. Какая-то крестьянка шла, и все дети кричали: «Тетя, дай!» А я стоял в стороне, и она спросила: «А ты почему же не просишь?» Я говорю: «Просить нехорошо». Она говорит: «Запомни, если ты себя не переломишь, не научишься просить, ты не выживешь. Сейчас такое время». И дала мне кусок хлеба и картошку в мундире.