Звоночек 4
Шрифт:
Так бы скучно и тянулась моя жизнь между опытным заводом на Острове и полигоном в Красноармейске, если бы меня не начали рвать. Это на взлете можно было цапаться с наркомами, требовать их отставки, выдвигать смелые социальные теории, но стоило только споткнуться и поставить под сомнение доверие к свой персоне САМОГО, как гиены набросились со всех сторон.
Первый звоночек пришел из Англии сразу после майских. На контакт вышел на этот раз военно-морской атташе капитан Клейнчи вместо Файербрейса, отношения с которым у меня совершенно не сложились. Отправляясь на встречу я ожидал, что коварные британцы изобретут какой-то новый ко мне подход, начнут интересную игру, которая разнообразит мою жизнь. Вместо этого мне прямо и грубо было предложено на них работать за только одно обещание безопасности и убежища «в случае чего». Разумеется, военно-морской атташе был отправлен по тому же адресу, что и его предшественник. Но ох как мне не понравилось,
Тут было над чем подумать. Британцы явно уверены в своей победе и от осеннего мандража не осталось и следа. Мы явно что-то упустили, и об этом я честно сказал на докладе у Берии. Лаврентий Павлович, который последнее время мной практически не интересовался, никак не стал комментировать мои сомнения, зато приказал через два дня явиться на партактив центрального аппарата, где будет разбираться мое дело. Вот уж что меня совершенно и уже давно не беспокоило, так это «партийная линия». У меня на острове коммунистов-то раз два и обчелся, комсомольцы в основном, у которых свой междусобойчик. Так что партийная жизнь с регулярными собраниями, взносами, стала для меня формальностью. Собрались вдвоем-втроем на пять минут в курилке, а отметка о проведении поставлена. Конечно, учитывая повышенное внимание ко мне, я не сомневался, что об этом известно на Лубянке, но не придавал этому никакого значения.
Однако, когда пришел срок, шпынять меня стали не за это. Формализм в партийной жизни был сущей мелочью по сравнении с тем, что больше года назад я связался с церковниками. Киреев, у которого на МеМЗе новенькие «боченки» отправлялись прямиком на склад, так как строительство кораблей под них сильно отставало от темпов выпуска моторов, да и устанавливались они, если не считать авианосцев, по два на единицу, попросил меня «пробить лед» и протолкнуть полностью дизельный эсминец. Серия таких кораблей, по шесть движков, три крейсерских и три форсажных, очень бы его выручила. Флот стал сопротивляться. Ему не нравился малый ресурс и частый ремонт такой СУ, привычные турбины казались, несмотря на лучшие показатели размер-масса/мощность-экономичность дизелей, предпочтительнее. Поэтому советские эсминцы 38-го проекта имели компромиссную, комбинированную, СУ из двух турбинных гребных валов и одного дизельного, только ради того, чтобы впихнуть в их корпус три башни 130-мм пушек. Кроме них дизеля, по две штуки по 11 тысяч лошадиных сил, ставились только на сторожевики-тысячетонники.
Я нашел выход. Начав с Коломенского я объехал с десяток действующих приходов в Москве и везде произносил не пламенные, но задушевные речи, склоняя святых отцов начать сбор средств на оборону и вложить их непременно в свой, особенный, «православный» корабль. Который, в этом случае, можно было бы заложить в обход госзаказа ВМФ. Доводы мои были просты. Церковь в силах справиться и пережить безбожников, язычников, прочих иноверцев, но ересь для нее смертельна, ибо уничтожает изнутри. СССР стоит на пороге войны, очередного вторжения из Европы, которые всегда, на протяжении всей нашей истории благословлялись римскими раскольниками. И не только благословлялись, но и подстрекались и прямо организовывались. Сейчас же, когда на Западе дошло и до ереси на ересь, а в России православным от безбожников не продохнуть, успешное вторжение будет гибельным для веры. Время отбросить обиды и всем миром взяться за укрепление рубежей! А между собой уж потом разберемся, с Божьей помощью. Нельзя сказать, что я был неотразим, пару раз мне прямо заявляли, что все в руцех Божьих, но абсолютное большинство прониклось и обещало помочь. Результат же превзошел все ожидания и спустя уже полгода после начала сбора средств эсминец, из-за напиханного в проект вооружения превратившийся, фактически, в очень-очень легкий крейсер и окончательно классифицированный как лидер, был заложен. Как известно, кто платит, тот и заказывает музыку, поэтому корабль получил имя «Преображение Господне» в честь собственных именин и парусного линкора Черноморского флота, флагмана адмирала Ушакова. Разумеется, правоверные коммунисты сразу же подняли хай, но тогда, когда я еще был на взлете, их удалось усмирить, предложив самим не ударить в грязь лицом и совершить что-либо подобное, собрав деньги хоть на один боевой корабль.
И вот теперь, когда верхи потеряли ко мне всякий интерес и даже Берия уже смотрел как на захромавшую лошадь в упряжке, видно размышляя, пристрелить или просто гнать подальше, все вернулось на круги своя. Компрометирующая связь, подрыв авторитета партии, поддержка буржуазных культов, договорились до предложений, что деньги надо конфисковать, а недостроенный корпус пустить на иголки, чтоб другим неповадно было. Следом мне припомнили абсолютно все, что я в этом мире делал и все
— Вижу, вредитель Любимов всем здесь поперек горла встал. Отправить на слом вредительский эсминец «Преображение Господне», над которым рабочие Севастопольского завода восемь месяцев трудились? Хорошее предложение от товарища Меркулова, который в своей жизни даже болта не закрутил! Конфисковать средства со счета добровольных пожертвований? Да! Это по-нашему, в душу людям нагадить так, что с них потом и гроша ломаного не добьешься. Все, казалось, вымели в стране подчистую. Ан нет, на «Преображение» добрым словом, а не кнутом, нашлось! И вообще, чего мелочиться? Раз хочется товарищу Любимову пакость сделать, так давайте вообще все его игрушки поломаем! Все эти вредительские танки, самолеты, минометы, грузовики, катера с подводными лодками! Детский сад, штаны на лямках! Из партии меня выгнать?! Отличное решение! Я и сам теперь не горю желанием в вашей теплой кампании оставаться! — с этими словами я подошел к столу председателя, место которого занимал Берия и с размаху припечатал пятерней свой партбилет к столешнице. — Счастливо оставаться!
Шагов пять я шел к выходу в гробовой тишине а потом чей-то незнакомый голос растерянно произнес:
— Таким вообще не место в наших рядах!
— Рапорт о моем увольнении завтра же будет лежать на столе у наркома! — бросил я в ответ не глядя и, выходя из зала, громко хлопнул тяжелой дверью.
Эпизод 4
Так уж вышло, что в тот вечер до дома мы добрались одновременно с Полей, которая, как обычно, задержалась на работе и забежала по дороге к Миловым забрать детей.
— Неприятности? — раскусила она меня с ходу, несмотря на то, что я с превеликой радостью, отнюдь не показной, подхватил на руки подбежавших малышей.
— Да, ерунда, из партии исключился, — несерьезно ответил я, показывая, что все в порядке. — И завтра с утра рапорт на увольнение написать придется.
— Я, конечно, всегда за тебя, — подойдя ко мне вплотную и, положив руки на плечи, жена с тревогой заглянула мне в глаза, — Но о нас-то ты подумал.
— Не беспокойся, родная, — обняв ее одной рукой, я другой сдвинул назад платок, гладя по голове, — Эти ухари видно решили, что пришел удобный момент меня, буйного, в стойло поставить. Обхаять всем коллективом и строгий выговор влепить, чтоб неповадно было своевольничать впредь. Да не на того напали. Пусть вот теперь Лаврентий Иосифу объясняет, как он ему такой геморрой на пустом месте устроил.
— А если это Сталин приказал сделать или хотя бы просто одобрил?
— Ну, тогда… пойдем до конца, — замявшись немного, ответил я как можно уверенней. — Народ меня любит и с точки зрения слесаря Василия да колхозника Ивана я совсем ничего такого позорного не сделал, чтоб меня из партии гнать. Вот увидишь, и месяца не пройдет, как назад примут. Если я вообще на это соглашусь. Сыт ими всеми по горло. Я им кто, Геракл при Еврисфее, чтоб постоянно какие-то подвиги совершать? Так дойти и до того может, что дадут мне наган с одним патроном да прикажут сокрушить гитлеровскую Германию в два дня. А если «не шмогла» — то из партии вон! Надоело. Все, что надо было мне в этой жизни сделать — сделано. Своротить СССР, даже если буржуи мира всем кагалом полезут — пупок развяжется. Надо жизнь уже устраивать ровную, спокойную, без авралов, гонок и штурмов, детьми вот заняться, а то видимся только перед сном.
— Если ты ради этого все затеял, а не от обиды на весь белый свет, то я только «за». Но не зарывайся. Страшно мне. Ведь получается, что если ты вдруг сгинешь, то и той седалищной болезни, о которой ты говорил, ни у кого не будет, ни у Берии, ни у Сталина? Ты ведь им и нужен был для того, чтоб подвиги совершать! А коли ты это делать, теперь отказываешься, так избавиться от тебя проще, чем терпеть. Будь осторожен!
Эх, мне бы прислушаться к жене, да с утра мне будто шлея под хвост попала. Рапорт я, разумеется, написал, но сам его не повез, выслал в конверте с нарочным со служебными пометками в соответствующем «исходящем» журнале. Не люблю я все эти спектакли с задушевными беседами, картинным разрыванием бумаг и категорическими отказами подписывать. В десять утра ко мне в опытный цех, где мы как раз собирали очередной ствол для гранатомета, один из целой партии, различающихся величиной «раздутия», прибежал посыльный из штаба и сообщил, что нарком товарищ Берия срочно требует меня к аппарату. Отвлекшись, я обжегся об раскаленный металл, что не прибавило мне любви к этому представителю мингрельского народа.