Звонок мертвецу
Шрифт:
— Факты? — взвился Мэстон. — Какие еще факты? Ну, миссис Феннан солгала вам, так ведь всем известно, что она женщина со странностями. К тому же она иностранка, еврейка в конце концов. Что там у нее в голове, не разберется никто, тут сам черт ногу сломит. Она пострадала во время войны. Ну, знаете, преследования и все такое. Наверняка приняла вас за инквизитора. Видит, вы что-то подозреваете, запаниковала, бросилась во все тяжкие, несет, что только в голову приходит. Что ж нам теперь, считать ее убийцей?
— Скажите тогда, зачем Феннан звонил на станцию и заказывал утреннюю побудку? Зачем ему нужно было варить себе на ночь какао?
— Кто же это может знать? — Мэстон почувствовал вдохновение и пошел в атаку, голос его стал проникновенно-выразительным, звучал все более уверенно
«Вот это филиппика, просто новый Демосфен какой-то, — с грустным юмором говорил себе Смайли, — нет, здесь он Мэстону не ровня». И чем красноречивее и лицемернее становился Мэстон, тем сильнее его охватывало чувство безысходности и невозможности предпринять что-либо, чтобы противостоять этому откровенному эгоизму и беспардонности начальника. И на смену бессилию и панике пришла неконтролируемая ярость против этого претенциозного, юродствующего чинуши, лизоблюда, клоуна с седеющей шевелюрой и добропорядочной улыбкой. Лицо у Смайли покраснело, очки запотели, а в глазах закипели слезы, добавляя лишнее унижение к его позору.
Мэстон, милостиво не замечая его состояния, тем не менее продолжал:
— Вы же не можете ожидать от меня, чтобы я на основании этих ваших «фактов» заявил министру внутренних дел, что заключение полиции неверно. Уж вы-то, как никто, в курсе наших отношений с полицией. Итак, резюмируем. Все, чем мы с вами располагаем, это всего лишь ваши подозрения. Первое — это то, что поведение Феннана вчера вечером в отдельных моментах не совсем согласуется с его намерением окончить счеты с жизнью. И второе, его вдова сказала неправду — как вам кажется. На другой же чаше весов, дорогой Смайли, мнение опытных детективов, которые не обнаружили никаких противоречивых улик ни на месте происшествия, ни в обстоятельствах его смерти. Ну, и плюс ко всему этому заявление миссис Феннан, свидетельствующее об угнетенном состоянии души ее мужа после проведенной вами с ним беседы. Мне очень жаль, Смайли, но дела обстоят именно так, а не как-нибудь иначе.
Наступила продолжительная и тягостная пауза. Смайли медленно приходил в себя, оправляясь от разгрома. Вялый и равнодушный, он близоруко смотрел в одну точку, моргал и безвольно шевелил губами, его полное, покрытое морщинами лило все еще было в розовых пятнах. Это был если и не нокаут, то, во всяком случае, довольно сокрушительный удар по самолюбию и достоинству Смайли. Мэстон все ждал, когда он наконец заговорит, но толстяк явно выдохся и потерял ко всему интерес. Не взглянув даже на начальство, Смайли без единого слова поднялся со стула и вышел из комнаты. Бесполезность борьбы была для него очевидна. На сей раз обстоятельства были сильнее его. Он чувствовал, что дело было не только в Мэстоне. Он пришел на свое рабочее место и уселся за письменный стол. Механически перебрал накопившиеся бумаги. Входящих документов было немного: какие-то циркуляры по службе и личное письмо. Почерк на конверте был незнакомый. Он вскрыл конверт и прочитал письмо:
«Уважаемый Смайли,
Прошу вас разделить со мной ленч в «Заядлом рыболове» у Марлоу завтра в час пополудни. Мне необходимо сообщить Вам нечто важное. Убедительно прошу не отказать в любезности.
Ваш
Сэмюэл Феннан».
Письмо было написано от руки и датировано вчерашним
Несколько минут он смотрел на письмо остановившимся взглядом, держа его перед собой и склонив голову немного набок, к левому плечу. Затем он открыл ящик стола и вынул оттуда один-единственный чистый лист бумаги. Написал на нем короткое прошение об отставке, адресовав его Мэстону, подколол к листу приглашение Феннана, положил бумагу в лоток для исходящих документов, нажал кнопку звонка секретарю, чтобы тот забрал бумаги, тяжело поднялся и пошел к лифту. Лифт, как всегда, застрял на первом этаже. Смайли немного подождал и пошел вниз по лестнице. Где-то на полпути он вспомнил, что оставил в офисе макинтош и всякие мелочи, принадлежащие лично ему. Не беда, подумал он, пришлют позднее.
Он сел в машину, припаркованную на министерской стоянке, и уставился в залитое дождем лобовое стекло.
Все, больше ему до всего этого нет дела, абсолютно никакого дела. Как же он все-таки попался? Ну, как он-то мог потерять над собой контроль? Уж кому-кому, а ему-то известна цена так называемых бесед начистоту. Сколько их он провел за свою службу! Уж его-то не проведешь на этом деле: жесткий самоконтроль, аналитичность, критицизм, обширные познания в научном, медицинском и многих других сферах. В глубине души Смайли, конечно, не мог не чувствовать их глубокую безнравственность, эту их фальшивую сердечность, когда на самом деле лезешь человеку под кожу, в душу его, и одновременно роешься в грязном белье. Чертовски гнусно все это! Ему припомнился один обед в «Куаглинос», когда он, счастливый, аж до самозабвения, рассказывал Энн о своей системе — безотказной системе хамелеона-броненосца, раскалывающей любого «собеседника».
Они обедали при свечах, отбрасывавших теплые блики на белоснежную кожу Энн, ее жемчуга. Пили бренди. Глаза у нее были влажными и сияли, а он, Смайли, разыгрывал из себя любовника. И ведь неплохо получалось! И Энн это ужасно нравилось тогда, она была без ума от него и от гармонии их души и тела.
— …итак, сначала я научился быть хамелеоном.
— Ты хочешь сказать, что научился тогда рыгать, жаба ты моя невоспитанная.
— Да нет же, я о цвете кожи, знаешь ведь, хамелеоны умеют менять свой цвет, когда им это нужно.
— Знаю, конечно. Когда они сидят на зеленой листве, то сами становятся зелененькими. Так ты тоже зеленел, лягушонок?
Он слегка пожал кончики ее пальцев своими.
— Внимай, кокетка, пояснениям несравненного Смайли о его патентованной технике хамелеона-броненосца, в два счета обламывающего наглецов в «профессиональных беседах».
Ее глаза были так близко от его глаз, она смотрела на Смайли с обожанием.
— Техника основывается на той неоспоримой аксиоме, что интервьюируемый, любящий больше всех на свете себя самого, неизбежно будет симпатизировать своему отражению. Следовательно, задача заключается в том, чтобы воспроизвести социальную, политическую и интеллектуальную окраску оппонента. Примечание: самое сложное здесь — это угадать с темпераментом. Требуются немалый опыт и актерское дарование.
— Жаба надутая, но любовник неглупый.
— Тихо ты! Бывает, правда, натолкнешься вдруг на плохое настроение, упрямство, дурное состояние духа — тут уж приходится действовать по другой схеме — как броненосец.
— А где же твои пояса со щитками?
— Нет, тут дело заключается в другом: плавное — поставить противника в такое положение, когда ты возвышаешься над ним. Меня когда-то готовил для конфирмации старый епископ на покое. Покой покоем, но я был единственным его слушателем, и за половину воскресенья он успевал так меня накачать своими наставлениями, что хоть принимай тут же епархию. Но я нашел на него управу: разглядывая во время этих нравоучительных монологов его лицо, я мысленно воображал, что оно у меня на глазах покрывается густой шерстью. Вот этот прием и позволял мне чувствовать свое превосходство над ним. Ну, а дальше я начал развивать в себе эту способность: превращал его в своем воображении в обезьяну, заставлял застревать в окнах со скользящей рамой, отправлял голышом на масонские сборища, обрекал наподобие гадов вечно пресмыкаться на пузе…