Зюзя
Шрифт:
Я подозвал Зюзю и попросил дождаться меня здесь, пообещав до вечера вернуться. Как и ожидалось, объяснений избежать не удалось. Пришлось разъяснить ей смысл надписи, напомнить о вражде между двуногими и её четырёхлапыми собратьями, а потом ещё раз пообещать не бросать в одиночестве. Еле уговорил.
Примерно метров через четыреста показался пост. Шлагбаум, небольшой бревенчатый сруб у дороги с узенькими окошками-бойницами, караульная вышка с поднятым над ней белым флагом. На вышке был человек, разглядывающий меня через какую-то бликующую от лучей оптику, из далека не видно. Буду надеяться,
У первого знака «STOP», расположенного как раз на указанном в надписи расстоянии, я остановился, демонстративно разрядил ружьё и повесил, как предписывалось, на плечо стволом вниз. С арбалетом было проще, он и так всю дорогу смотрел с моей груди на землю. Осмотрелся — не забыл ли чего, поднял руки и продолжил путь.
Когда до шлагбаума оставалось метров сто пятьдесят, появился второй запрещающий движение знак и рядом надпись, сделанная на каком-то жестяном щите:
Проходить после звукового сигнала. Порядок прохода определяет дежурный.
Долго ждать не пришлось. Почти сразу прогудело так, что я невольно подпрыгнул на месте. Это был горн! Самый обыкновенный пионерский горн с его омерзительно-казённым звучанием! У нас в подсобке актового зала в школе такие хранились ещё со времен Союза; мы с приятелями любили тайком туда пробраться и подудеть, пугая окружающих рёвом из красивых медных труб. В жизни бы не додумался его в караульной службе использовать, а оказывается полезная вещь!
Неспешно, держа руки поднятыми, прошёл до следующего аналогичного знака, стоявшего уже метрах в десяти от поста, и остановился. На меня смотрели два ствола — один с вышки, один из чердачной бойницы дома. Я поёжился. Неприятно вот так стоять, под прицелом. Тем временем из сруба вышел плотный, лет сорока мужик с располагающим, приятным лицом и обратился ко мне.
— Положите ружьё и арбалет на землю, встаньте на колени и сведите ладони на затылке, — очень буднично и совсем беззлобно произнёс он.
Я выполнил все требования без вопросов и пререканий. После этого постовой, ну или кто он там, обошёл шлагбаум, зашёл со спину и скомандовал:
Не опуская рук, пройдите на коленях три метра. Я скажу, когда хватит. Пришлось исполнить, молясь в душе за целостность моих коленей и брюк. Им такие экстравагантные прогулки явно не на пользу.
Лязгнул затвор — ага, это он мою «мурку» проверяет на соблюдение требований. Затем прозвучал следующий вопрос:
— Имеете ли вы при себе оружие скрытого ношения, боевые гранаты или иные взрывчатые устройства или вещества?
Ожидаемый вопрос, мне врать нечего.
— Нож за голенищем правого сапога. Патроны в поясном подсумке и немного в вещмешке. Больше ничего нет.
Он подошёл, аккуратно достал засапожник и очень профессионально произвёл наружный досмотр, не забывая про швы одежды и интимные области. Хорошо хоть нагнуться и раздвинуть не приказал, как на медкомиссии в военкомате, хотя кто знает? Пока ничего не закончилось.
Удовлетворившись результатами первичной проверки одежды, бдительный мужик перешёл мешку. Он аккуратно снял его с моей спины, бегло прощупал притороченную куртку и стандартно поинтересовался, что внутри сидора.
— Личные вещи, патроны, мелочь всякая,
— Чего-о-о?! — всю его невозмутимость как рукой сняло. — Мужики! Вы слышали?! Картофан тут у человека. И много?
Раздались ещё два голоса:
— Да ну, не бреши…
— Иди ты…
Досматривающий шикнул, и голоса умолкли. Тогда я ответил:
— Примерно пять килограмм, не взвешивал.
— Слышали? Пять килограмм… — повторил он за мной.
Послышалась возня и покряхтывание. Не иначе, вещмешок развязывает, сейчас выявлять начнёт, к чему придраться.
— И вправду, картошка. Не врёшь… — он от возбуждения даже перешёл на «ты». — Ладно, об этом потом. Документы у тебя есть?
— Нет, — их и вправду не было, остались где-то в бездонных военных сейфах в хозяйстве полковника Коробова.
— Понятно, — мужик пожевал губами. — Ну то, что паспорта не имеешь, дело привычное. Кому он теперь, этот паспорт, сдался… А вот кто ты такой — необходимо прояснить. У нас тут далеко не всем рады.
— Можно встать? — осмелился попросить я. — Совсем ноги с руками затекли.
— Конечно вставай, только без глупостей. Оружие твоё с вещичками пусть пока там полежит, не украдут, не бойся. Проходи вперёд, вон в ту дверь. — его указательный палец указал мне на вход в сруб.
Пройдя в массивные, с двумя запорами, двери, я оказался в самом обычном караульном помещении. Как всегда и везде, тут была печь, пара двухъярусных нар с мятыми матрацами, здоровенный стол в центре, изукрашенный резьбой от скуки, табуретки, запах подгорелой каши, портянок и чего-то неуловимо мужского. Стены традиционно обклеены старыми постерами с голыми девками, вывалившими напоказ свои силиконовые прелести. Повеяло от всего этого зрелища чем-то родным, каптёрским.
— Присаживайся, — мне указали на табурет, стоящий ближе ко входу. Сидеть спиной к окнам или проходам в любых их проявлениях терпеть не могу, но пришлось подчиниться. Сам сопровождающий уселся напротив, достал из-под стола толстый журнал с втиснутым под обложку карандашом, раскрыл его и стал задавать вопросы в стиле кто, где, откуда, не забывая записывать мои ответы.
Покончив с вводной частью, он приступил к выяснению цели моего визита в их благословенные места.
— С какой целью идёшь в Фоминск и как надолго?
— Проездом. Ну, то есть, проходом, — поправился я. — По времени рассчитываю за день или два управиться.
— Цель? — продолжал педантично допытываться этот человек.
— Цирковое представление.
У него отпала челюсть от удивления.
— Повтори…
— Цирковое представление, — глядя на его обалдевший вид очень хотелось рассмеяться. — Я дрессировщик.
К отвалившейся челюсти добавились выпученные глаза.
— Не удивляйтесь, я не сумасшедший. Справки, конечно, не имею, однако прошу поверить на слово, как разумный человек разумному человеку. Мы с моей питомицей путешествуем к югу, а по пути устраиваем всякие забавные выступления, чтобы заработать на жизнь. Да вы и сами видели. В последнем поселении с нами картошкой рассчитались. Сами понимаете, плохим артистам в жизни никто бы так хорошо не заплатил, но мы — хорошие. Не первый день с уважаемой публикой работаем.