...И помни обо мне(Повесть об Иване Сухинове)

Афанасьев Анатолий Владимирович

— Иван Иванович, отец родной!

— Допустим, я ваш отец, дальше-то что?

— У меня в штабе, в шкапчике, припрятан ром. Распорядитесь принести бутылочку, будьте великодушны!

У Сухинова и разозлиться не было сил. Он рассмеялся. И караульные смеялись.

— Принесите ему рому, хоть бочку! — приказал Сухинов. — Смотрите, Трухин, не захлебнитесь. Уж больно вы ненасытный человек.

Плюнул и ушел.

Дорого оценит Николай преданность лихого майора. Он станет подполковником и получит под свое начало Черниговский полк. Вот уж когда он отыграется, вот когда развернется во всю силушку.

Не будет обойден наградами и полковой

адъютант Павлов, человек хотя и недалекий, и вздорный, но лирического склада, которого спасла от побоев и унижений, можно сказать, любовь к толстухе городничихе. Павлов был хранителем полковой печати и архива, его долго разыскивали по всем закоулкам города. Он же тем временем замуровался меж пуховых перин у дамы сердца. Он там провел около двух суток, претерпевая массу неудобств, — это ли не подвиг. Людей, подобных Трухину и Павлову, любое общественное потрясение выталкивает на поверхность, как водяные пузыри, но в отличие от пузырей они потом не скоро рассасываются и впоследствии иногда затвердевают до крепости мозолей, так, что не сковырнешь.

Для Сухинова этот день был долог. Но он не устал и голода не чувствовал, хотя, кажется, разок только похлебал с солдатами щей. Ему все казалось, что он не успевает куда-то, и что если он не успеет, то без него где-то что-то не сладится.

Он впервые в жизни ощущал так ярко и празднично свою необходимость огромному количеству людей.

Подтвердил эту его уверенность короткий разговор с Муравьевым. Сергей Иванович сидел за столом с пером в руке. Вид у него был печальный, серый. Увидав Сухинова, он пересилил себя, ласково улыбнулся поручику. Встал, подошел к нему. Мгновение они изучали друг друга. Черные глаза Сухинова были бездонны, и Муравьев ничего в них не разглядел. Он сказал:

— Иван Иванович, я рад, что вы с нами в эти решающие часы. Именно вы. Говорю от чистого сердца!

Сухинов склонил голову, не находя, что ответить.

— Вы вправе иметь ко мне претензии, — продолжал Муравьев. — Я не всегда бывал с вами откровенен. Какое-то взаимное недоверие между нами стояло, теперь я знаю, по моей вине. Но это не важно, верно? Уже не важно.

— Ничего и не было, — сказал Сухинов.

— И вот еще что. Меня мучает эта история с Гебелем. Не могу забыть его ужасное, страдающее, окровавленное лицо. Я был в ослеплении, в припадке безумия, но, конечно, это не оправдывает моего поступка. При первом удобном случае я попрошу у него прощения. И мой брат Матвей считает, что я должен это сделать.

— Вы ни в чем и ни перед кем не виноваты, — сказал Сухинов убежденно.

— Мой брат Матвей очень умный и совестливый человек…

— Вашему брату, — невежливо перебил Сухинов, — лучше бы отойти от нас. Наши заботы ему по по плечу.

Муравьев передернулся, лицо его как-то чудно осветилось, он вернулся к столу.

— Не надо так говорить, — тихо и с прежней ласковостью попросил он. — Наше дело столь велико и благородно, что оно не может быть запятнано ненужной жестокостью, ложью, насилием. Его надо делать с чистыми руками и открытым сердцем. Тогда нам поверят и пойдут за нами… А брата моего вы совсем не знаете. Это душа светлая и возвышенная. Я рад, что он не отступился от нас, хотя многого не принимает.

— Так ведь события нынче не больно подходящие для возвышенных душ.

Муравьев не стал задерживаться на его словах.

— Оставим этот разговор до другого раза, — потер виски ладонями. — Вот что, поручик, возьмите кого-нибудь и сходите за знаменами и полковым ящиком. Они у Гебеля на квартире.

Не успел Сухинов уйти, как явился с докладом фельдфебель Шутов. Его гренадерские усы поникли. Он привел из Трилес остатки пятой мушкетерской роты. По дороге роту перехватил генерал Тихановский. Генерал спросил, знает ли Шутов, что делается в полку, на что тот степенно ответил, что знает и именно потому туда идет. Генерал обрушил на голову фельдфебеля угрозы. Шутов разозлился. Обернулся к роте:

— Решайте сами, братцы! Что до меня, то я и один пойду в Васильков. По совести так выходит!

Солдаты не покинули своего фельдфебеля, не испугались генеральского гнева.

— Хотел я его арестовать, да без приказа не посмел, — во взгляде Шутова — озорной вызов.

— А был бы приказ — арестовал? Генерала?

— Что ж, Сергей Иванович, время беспокойное. Кто генерал, а кто нет, и от нас нынче зависит.

Как-то так совпало, что, слушая мерный говорок Шутова, глядя в его спокойное, чуть усталое лицо, Муравьев вдруг отчетливо, пронзительно осознал, что взвалил на себя такую ношу, которая, того гляди, раздавит его, и сбросить с себя эту ношу он не сможет, не захочет, да и вряд ли теперь от него это зависит.

По дороге Сухинова догнал прапорщик Мозалевский. С ним несколько солдат.

— Послан Сергеем Ивановичем вам на подмогу, — темноволосый, с узким, тонко очерченным лицом, Мозалевский сиял отвагой и гордостью. Он был горд тем, что выполняет такое ответственное задание вместе с Сухиновым.

— Отлично! — сказал поручик. — Мы с вами, Саша, быстренько управимся. Если, разумеется, Гебель не успел спрятать казну.

— А он мог это сделать?

— Вряд ли. Когда я разговаривал с ним последний раз, он был далек от подобной мысли.

Мозалевский, смущаясь, спросил, что думает Сухинов о происходящих событиях и надеется ли на успех. Сухинов его заверил, что уверен в успехе. Мозалевский смотрел на него с восхищением, даже походка этого человека казалась ему необыкновенной — Сухинов шел пружинисто, гибко, при каждом шаге чуть наклоняясь вперед, точно готовясь рвануться в беге.

Подходя, они услышали резкие голоса и вроде бы крики, доносящиеся из дома Гебеля. Что-то там внутри происходило нешуточное. Сухинов приказал прапорщику охранять вход и никого не впускать, сам быстро прошел внутрь. Он прибыл в самое время. В гостиной человек десять взбешенных солдат с угрозами наступали на жену Гебеля, бледную, как привидение, с распущенными волосами, грудью заслонявшую дверь во внутренние покои. Увидев офицера, бедная мать кинулась к нему в ноги:

— О, умоляю! Спасите меня и моих детей!

— Что тут происходит?!

Он никого не узнавал, хотя некоторые лица были вроде знакомы.

— Не хочет нам своего зверюгу выдать! — пояснил с кривой усмешкой солдат с исцарапанной щекой.

— Зачем вам Гебель? — спросил Сухинов.

— А вот скоро увидишь, ваше благородие.

— Сам-то ты не друг евонный будешь?

— Всю их собачью породу под корень выведем!

Озлобленные, возбужденные лица, густой запах спиртного.

— Вы видите, господин поручик, вы видите! Они хотят убить невинных ангелочков! — У женщины подкашивались ноги. Ее трясло как в лихорадке. Сейчас это была не чванная подполковничья жена, это была мать, готовая защищать своих детенышей хоть зубами, хоть ногтями, чем придется. Сухинов отстранил ее, шагнул к левой стене, выбрал позицию поудобнее. Ярость уже в нем закипала, но он вполне владел собой.