«...Ваш дядя и друг Соломон»
Шрифт:
«От тебя пахнет как от цветочной лавки».
«Это запах сорных трав, которые я выпалывал на нашем огороде».
«На огороде?»
«Да, просто на огороде».
И тогда отец начинал дымить сигаретой, как это с ним бывало, когда он нервничал. Опять брал в руки скрипку и струны начинали свой стон. Лицо отца хмуро, и на меня снова нападает страх. Так я засыпал на коленях дяди. Утром рядом с собой находил игрушку, а дяди уже не было. Отец улыбался. Всегда был в хорошем настроении после посещения дяди. В такой день, перед сном отец рассказывал мне про «дом Дум».
«Дом Дум стоит в Дум-селе, которое утопает в зелени, и домики белеют сквозь эту зелень Вокруг села – горы. Древние и сухие, они закрывает горизонт. На вершине
«Я не понимаю вообще, о чем ты говоришь. Что это – особенная жизнь?»
«Жизнь необычная, отличная от жизни во всем мире».
«Хорошо ли это – быть не как все люди в мире, отец?»
«Спи, Мойшеле. Ночь пришла».
«Почему во всех твоих рассказах всегда приходит ночь?»…
Дядя Соломон, я писал это письмо в отцовском доме, говорил о себе, ничего не скрывая. Завтра отправляюсь на базу. Ночь уже почти на исходе. Огромные ботинки отца стоят у дверей. В пустом доме слышен мне голос отца, и с этого голоса я все и записывал. За окном темнеет двор. Светит месяц. Ночь холодна и бледна. Тьма словно бы увеличивает старую согнутую смоковницу и кактусы все еще украшают старую стену. Но в квартире Марыли живут чужие люди. Марылю я видел последний раз, когда мы шли за гробом отца. День был дождливый, Марыля шла без платка, под черным зонтиком. Над открытой могилой рыдала она тем великим рыданием, которое сопровождало все мое детство. Плач ее горький выражал последнюю надежду, что она будет похоронена рядом с отцом.
Когда впервые я приехал с тобой и тетей Амалией в кибуц, встретила меня высокая лысая гора, на вершине которой росло одинокое дерево. Я спросил, как это дерево называется, и ты ответил мне: «Дум-пальма. Единственное дерево этой породы, оставшееся в долине и на горе». И тогда у меня возникло чувство, что я знаю этот зеленый кибуц, его огороды и белизну его домов. Я – давний его житель.
Сижу я у отцовского стола, перед маминой морской раковиной. Я намеревался отдать ее Адас в день, когда у нас родится первый ребенок. Раковина треснула. Кресло отца в доме, который давно не мой дом.
Но голос отца звучит в квартире, как будто он все еще сидит в своем кресле мечтателей: «Грезы не продают, Мойшеле».
Я не продам свои сны, свои мечты.
Глава четырнадцатая
Соломон
Утро начинается плохо. Снова будет хамсин. Солнце еще не взошло, но уже накрывает нас жарким непробиваемым куполом. Даже представить не пытаюсь, какие будут волны жары через пару часов. Закрыл все окна в квартире и включил кондиционер. Новый холодильник трещит с одной стороны, старый будильник Амалии – с другой. Я в квартире – как в тюремной камере. Я не выдерживаю треск этот и вообще боюсь замкнутого пространства.
Хотел продолжить рассказ о друге моем Элимелехе, который нес в душе своей песню любви, великую ее весть, а потом исчез, но как это сделать в этой клетке? Среди треска, в замкнутом пространстве, мозг мой слабеет, подобно курице, которой общипали перья и оголили шею под нож резника. Поникло крыло веселой певуньи-соседки по камере, и есть ли смысл орлу – махать крылом за решеткой? Ну, а общипанная курица в закрытой
Затаилась жалость к самому себе, к душе, заключенной в камеру. Но сбежать из нее невозможно. И все же я в последние дни слишком жалею себя. Жалость – не лучшее из моих качеств, но сейчас я, кажется, перешел в ней все границы, ища слова соболезнования самому себе. Но есть ли сила в мире, могущая принести мне милосердие? Нет Элимелеха, и Амалия покинула этот мир. Я тут один, у своего стола, и действуют мне на нервы будильник и кондиционер. Но я же могу выключить кондиционер и остановить будильник! Нет! Не смогу повернуть вспять стрелку и выключить звук у кондиционера. Ведь он был гордостью Амалии. Года два назад она была координатором комиссии по здравоохранению кибуца и вела настоящую войны за эти кондиционеры, никто не мог устоять перед ее язычком и убежденностью, ни секретарь кибуца, ни казначей, ни весь кибуц. Ну, а я – тем более. Она же добилась покупки холодильников к радости старожилов. Доказывала, что эти шумные агрегаты могут продлить жизнь. Но мою жизнь они явно сокращают. Кондиционер был последним большим достижением в жизни Амалии. Но только он появился у нас на стене, у нее возникли первые симптомы болезни.
И все же, как мне опять направить память к тем давним дням? Вот уже пятый раз я пишу предложение:
… И тогда вмешался в это дело Шлойме Гринблат.
Это было засушливое лето, за год до нашего с Амалией лета. Тогда кибуц купил домики-бараки у британской армии. Получил и я такой домик. Но покоя он мне не принес. Жестяная крыша накалялась и не охлаждалась под светом луны. Вынужден был ночами спать на траве у читального зала. В те жаркие часы единственной отдушиной для нас была ночная музыка Элимелеха и Машеньки.
Приближалось время концерта. Правление решило, что он состоится на зеленой поляне, под открытым небом. Ждали прихода луны. Ночи нелегки. Вся живность вокруг – лисы и шакалы, кошки и собаки, вся округа – выли и стенали от жажды. Трудно воспринимать музыку в безветренные ночи, когда гора нависает над нами каменным истуканом, не давая прорваться даже слабому порыву ветра. Ночи пугающих птичьих криков, ибо нет ни капли воды в сухой долине, ни самой малой лужицы на потрескавшейся почве. И несмотря на все это, – ночи Бетховена, исполняемого Элимелехом и Машенькой. Музыка пронизывает удушающее безмолвие. Звуки текут в ночное пространство, подобно освежающему порыву ветра, приносящему покой страдающему телу.
Но есть еще и другие звуки – стрельба пробочных пистолетов на винограднике, – изобретение моего брата Иосефа. Элимелех перестал быть постоянным ночным сторожем, и теперь каждый член кибуца должен был дежурить в течение недели. Вот и придумал эту стрельбу пробочным пистолетом мой брат во время своего дежурства. Пистолеты эти он упрятал среди виноградных лоз и протянул к ним нити. Прикоснется к нити вор, раздается громкий выстрел, обращая вора в бегство, и нет места музыке, скрипке, пианино. Но бродящие шакалы, лисы, собаки приводят в действие пистолеты, и грохот стоит всю ночь. Патент этот, естественно, переняли и те, кто дежурил после моего брата.