10 гениев живописи
Шрифт:
После свадьбы молодожены поселились в большой квартире в самом центре Парижа на улице Ла Боэти. Рядом находилась галерея, где выставлялся Пикассо. Ольга с первого дня вжилась в роль хозяйки и принялась обставлять квартиру, руководствуясь собственным вкусом.
Пикассо ограничился тем, что навел беспорядок в мастерской этажом ниже, разложив коллекцию разных предметов и расставив вдоль стен свои картины и полотна Ренуара, Матисса, Сезанна, Руссо.
Теперь, когда Пабло стал знаменит и денег хватало не только на необходимое, но и на капризы, он оставался весьма непритязательным в быту. Пикассо не возражал, когда Ольга покупала себе дорогие наряды, но сам предпочитал ходить в одном и том же костюме. Деньги он тратил на приобретение всевозможных экзотических вещей, подстегивавших его воображение, и щедро помогал неимущим собратьям по цеху. Последнее Ольге не слишком нравилось. Она надеялась вести светскую жизнь, приличествующую супруге признанного живописца. Ей нравились обеды в дорогих ресторанах, приемы, балы, которые устраивала парижская знать. Новоявленная аристократка была так настойчива, что ей даже удалось на какое-то время добиться желаемого и заставить мужа вести жизнь светского льва, а заодно и оттеснить «неподобающих» друзей.
В сентябре 1918 года Дягилев повез «Парад» в Лондон. Поскольку он собирался там работать над новым балетом «Трикорн» в постановке того же Мясина, Пикассо, который написал для нового спектакля эскизы декораций и костюмов, захватив жену, тоже поехал с ними. Они жили вместе с труппой в дорогом отеле «Савой» и по вечерам ходили с одного приема на другой. Пикассо вместе с молодой супругой повсюду оказывался в центре внимания и постепенно втягивался в вихрь светской жизни. Он заказал себе множество туалетов, носил золотые часы в кармашке своего жилета, не пропускал ни одного званого обеда. В течение нескольких недель человек, который до этого времени вел богемную жизнь, стал настоящим денди, таким же, как его друг Стравинский.
Надо признать, что, превратившись в салонного льва, Пикассо не утратил своей нечеловеческой работоспособности, стремления к совершенству. Он написал портреты Дягилева, Стравинского, Бакста, Кокто. На литографии, которая была использована для пригласительного билета на его выставку, он в очередной раз изобразил Ольгу.
Практически безупречное совершенство многих из рисунков тех лет напоминало бы работы Энгра, если бы в них не присутствовал карикатурный акцент. Художник словно следовал совету Ван Гога, который писал в письме брату Тео: «преувеличивай самое существенное». В те годы Пикассо заявил: «Искания в живописи не имеют никакого значения. Важны только находки… Мы все знаем, что искусство не есть истина. Искусство – ложь, но эта ложь учит нас постигать истину, по крайней мере ту истину, какую мы, люди, в состоянии постичь».
Постепенно необузданная художественная натура Пикассо взбунтовалась; художнику надоела великосветская и насквозь снобистская жизнь, которую ему приходилось вести. С одной стороны, впитанное с молоком матери, понятное каждому испанцу стремление иметь дом, жену, детей. С другой стороны, Пабло чувствует себя стреноженным, Минотавром, запертым в Лабиринте условностей, которые мешают его творчеству. Он хотел оставаться абсолютно свободным человеком и был готов во имя этого пожертвовать всем остальным.
Теперь Пикассо – признанный мэтр. Его наперебой приглашают в салоны. И, с удовольствием надевая безупречный смокинг, он по-прежнему не относится к своим одеяниям всерьез – они были и остаются для него частью маскарада, мистификации, даже эпатажа. Однажды на балу у графа де Бомонт Пикассо произвел фурор, явившись в блестящем костюме матадора. Он полон сил, у него фешенебельная мастерская на улице Ла Боэти. Пикассо не желает быть «прирученным» художником, он всегда поступает наоборот. Не дает ни малейшей потачки публике, презирает ее.
Но время бунта еще не настало. 4 февраля 1921 года у Пабло и Ольги рождается сын Поль (Пабло, Пауло). В 40 лет Пикассо впервые становится отцом. Это событие заставило быстрее забиться сердце художника и наполнило его нежностью. Он сделал множество рисунков, запечатлевая на них первенца и жену. На каждом из рисунков отмечен не только день, но даже час. Здесь нет ничего от кубизма или сюрреализма – все они выполнены в неоклассическом стиле, а женщины в его изображении напоминают мадонну.
Несмотря на то, что Пикассо всегда пользовался успехом у противоположного пола, к женщине, ставшей матерью, у него было другое отношение. На его взгляд, женщина, которая не произвела на свет ребенка, не вполне состоялась. Известны, например, его более поздние язвительные замечания в адрес Доры Маар, не родившей ему сына. Поэтому Ольга Хохлова даже после развода осталась для Пикассо матерью в высшем смысле этого слова, тем более что он был первым мужчиной в ее жизни. И именно поэтому впоследствии сын Поль всегда стоял для Пикассо на ступень выше остальных детей – Майи, Паломы и Клода, которые были рождены в незаконном браке.
Ольга относилась к ребенку с почти болезненной страстью и обожанием. Ей казалось, что рождение сына укрепит их семью, в фундаменте которой появились первые трещины. Ольга чувствовала, как ее муж постепенно возвращается в тот мир страстей, мир искусства, куда она не могла, да и не хотела попасть. Ольга так стремилась оградить Пикассо от его друзей, что теперь у них почти не осталось общих интересов соприкосновения. Лишь с Гийомом Аполлинером она могла общаться. Но в ноябре 1918 года Гийом скончался. Художник узнал о потере друга в парижском отеле «Лютеция». Случайно взглянув в гостиничное зеркало, он был так поражен выражением своего лица, на котором отразился беспредельный ужас, что схватил краски и тут же написал автопортрет (что делал очень редко, поскольку вообще не любил автопортреты, а зеркало называл дурацким изобретением).
Ольга, стремясь безраздельно завладеть вниманием мужа, периодически закатывала ему беспричинные сцены ревности, добиваясь, разумеется, прямо противоположного результата. Пикассо, которому порядком надоела светская жизнь, замкнулся в себе и словно отгородился от жены невидимой стеной. Главной его страстью всегда было искусство, ради которого он был готов пожертвовать всем. Художник очень любил историю о французском керамисте шестнадцатого века Бернаре де Палиси, который для поддержания огня в печи во время обжига бросал туда свою мебель, и видел в ней пример настоящего «горения» во имя искусства. При этом мастер добавлял, что бросил бы в печь и жену, и детей – лишь бы не дать угаснуть пламени.
В эти годы Пикассо – непревзойденный рисовальщик. Еще на рисунке 1918 года он продемонстрировал, что для него не существует трудностей в классическом рисовании – на небольшом пространстве рисунка непринужденно располагаются 15 фигур купальщиц, и лист при этом не выглядит перегруженным. Его знаменитый непрерывный контур не сковывает фигуры, а наоборот – освобождает, они словно движутся. Пикассо все чаще делает серии, циклы. Рисунки можно рассматривать как стадии какого-то сюжета, но при этом каждый из них остается самостоятельным и самоценным. Часто такая серия начинается с рисунка реального, похожего на натуру, потом следует цикл «разрушений», деформаций. Так выглядит его серия «Художник и модель» (причем в художнике мы без труда узнаем Рембрандта с его невестой) – привычный вначале облик великого голландца постепенно тонет в сплошной сети штрихов, которые в последнем рисунке серии словно дымятся. Пикассо очень любит «Метаморфозы» Овидия, которые импонируют его натуре. В 1930-м он создал шедевры графики – циклы иллюстраций к «Метаморфозам» Овидия и «Лисистрате» Аристофана. Здесь в полную силу проявились уникальные возможности полюбившейся художнику плавно льющейся непрерывной линии.
И в это самое время его искусство претерпевает еще одну метаморфозу – на сей раз это поворот к жестокости.
Произведения Пикассо 1925–1926 годов производят впечатление вулканического взрыва после долгого спокойствия. В картине «Танец» мы видим настоящую оргию смерти, исступленную пластику трех палкообразных фигур. «Гитара» (завершающая длинную вереницу «Гитар») – выглядит как кусок грубой мешковины с дыркой, прибитый гвоздями к листу картона. Более того, художник собирался сделать еще и обрамление из лезвий бритвы – намек на то, что искусство опасно.