1000 ночных вылетов
Шрифт:
Войска 1-го Белорусского фронта, пробиваясь на запад, к Висле, стороной обошли Водыне, и уже неделю эта деревушка является глубоким тылом. Единственными представителями Красной Армии, а вместе и посланцами советского народа на освобожденной польской земле служим мы, летчики, мотористы, оружейники нашего полка. И поэтому каждый житель хочет почерпнуть новости из наших уст, а заодно и присмотреться к советским людям, понять нас, солдат-победителей из страны-соседа.
Пять лет находились поляки под кровавым сапогом гитлеровцев. Жесточайший террор, концентрационные лагеря смерти, массовые убийства и нищету
«Мы добьемся того, чтобы стерлось навеки само понятие «Польша». Никогда не возродится Речь Посполитая или какое-либо иное польское государство», — самоуверенно заявил генерал-губернатор Польши Франк. И гитлеровцы делали все для этого. Пять с половиной миллионов поляков уничтожили они, сотни тысяч угнали на каторжные работы в Германию. Еще не остыли печи в крематориях Освенцима и Майданека, еще многим людям снятся виселицы и тюрьмы, а тут уже новые тревоги! Их порождают приказы эмигрантского «правительства», бежавшего в Лондон, тайные инструкции и слухи.
О, каких только слухов нет в кабачке пана Юзефа!.. Мы квартируем у пана Юзефа, занимая две комнаты с обратной стороны «склепа». В редкую свободную минуту я забегаю в небольшой залик, где у стойки священнодействует сам пан Юзеф или его жена, худенькая, светловолосая пани Марыся, и пропускаю стопку неизменной «монополевой» [20] — ее пан Юзеф подносит только избранным посетителям — и, закусив куском домашней колбасы, выхожу во двор покурить. Тут же на огонек моей папиросы собираются посетители «склепа» во главе с самим паном Юзефом. Под дымок трубок и сигарет течет наша неторопливая беседа. И говорим будто о пустяках, но я-то знаю, как беспокоят эти пустяки каждого поляка.
20
Водка, изготовленная на государственных заводах.
Со мной мужчины держатся особенно. С одной стороны, их подкупает мой варшавский выговор, и они готовы верить каждому моему слову, а с другой — бросая испытующие взгляды, стараются понять, кто я — друг или враг?
Да, еще не скоро разберутся жители Водыне, как и все поляки, кто их друг, а кто враг. Еще будет литься кровь. И в их головах будут ворочаться мысли — тяжелые, как жернова, как кошмарные сны…
Польский язык я выучил случайно, без каких-либо особых усилий с моей стороны. Когда-то у нас в Гомеле была специальная польская школа. Одна из тех школ, что были созданы нашим правительством в Белоруссии для поселившихся там до и после Октябрьской революции польских семей. Потом эти школы были расформированы, а учившиеся в них дети поляков пришли в наши школы. Так бывший ученик польской школы Стасик Станкевич стал моим соседом по парте, а позже и большим приятелем.
Отец и мать Стася, гонимые нуждой, тоже эмигрировали из Польши и осели в нашем городе. Но русский язык оказался тяжеловат для пана Казимира, отца Стасика, и для пани Брониславы, его матери. Поэтому в их доме звучала только польская речь, да еще с настоящим варшавским акцентом.
Только на польском языке говорили дома и дети — Стась и его сестры Ирена и Алина. Я часто бывал в доме своего школьного товарища, благо, наши дома находились неподалеку, и не помню, когда
— Пан Костусь, — начинает разговор пан Юзеф, который на правах хозяина доверительно обращается ко мне только по имени, — бывали ли вы в Сибири?
По-видимому, сегодня беседа примет чисто географическое направление. Это меня устраивает. В Сибири я бывал, но, к сожалению, ее разнообразной природы не видел. Да и что можно увидеть с высоты полета? Тем не менее я готов удовлетворить любопытство пана Юзефа.
— Был! — отвечаю ему.
— Это правда, что там страшные морозы?
— Как вам сказать… Сибирь велика, и там можно встретить различный климат. Но, как и всюду, — зимой морозы, а летом тепло.
— Простите, а что там растет?
— Лес, пан Юзеф! По-русски — тайга!
— И все? Кроме «тайга» ничего больше?
— Нет, почему же. У нас Сибирь называют второй житницей России. Значит, там растет хлеб.
— Простите, хлеб… Что вы понимаете под этим?
Действительно, что я понимаю под словом «хлеб»? И вообще, что означает выражение «житница России»? Черт возьми! Кажется, пан Юзеф неспроста завел этот разговор… Итак, что такое «хлеб»? Злаковые культуры. К ним относятся…
— Рожь, пшеница, ячмень, овес, пан Юзеф!
— И все это растет в Сибири?
Этот вопрос уже задает пан Курмановский, эдакий невзрачный старичонка в штопаных-перештопаных на коленях брюках, в пиджаке серо-грязного цвета и такой же шляпе, надвинутой на седые кустики бровей. Самый дотошный оппонент. Он всегда имеет наготове десятки самых неожиданных вопросов. А попробуйте что-либо спросить у него, он тут же прикинется глухим, приставит к уху заскорузлую ладонь и начнет переспрашивать:
— Цо пан муви, цо? [21]
21
Что вы говорите? (польск.)
А вот мне надо отвечать на любые вопросы. Я представляю Красную Армию, я представляю Советский Союз, Родину.
— Всё, пан Курмановский! — отвечаю ему. — И не только это! В Сибири, пан Курмановский, разводят еще скот: коров, лошадей, овец, свиней и… пчел!
Я вижу недоверчивые улыбки слушателей. Неужели сказал что-то не так?
— Пчел? — Пан Курмановский даже сдвигает свою видавшую виды шляпу на затылок. — А чем же, пану поручнику, питаются в Сибири пчелы?
— Тем, чем и у вас! — парирую я вопрос пана Курмановского. — Цветочками!
— Простите, пану поручнику. Какие цветы выращивают для пчел?
У-ух! Если бы я знал, какими цветами питаются эти чертовы насекомые! И вообще, какие названия цветов я знаю по-польски? Вот здорово! Хоть убей, ни одно название не идет на память. Хотя стоп, стоп…
— Розы!
Вместе со всеми смеется и пан Курмановский. Смеется до слез. Даже вытирает глаза пальцами, черными от въевшейся в кожу земли.
— О-хо-хо! — произносит он сквозь смех. — Не обижайтесь, пану поручнику. Мы же с вами знаем, что розы не пища для пчел!