13 черных кошек и другие истории

Астафьев Виктор Петрович

В вагоне все разом оживилось, школьники засуетились, заговорили. Из-под лавки был извлечен бабкин туес. Рыбак поставил его возле ног и дал команду:

— Налетай! Сыпь каждый по горсти. Не обедняете.

И малина потекла в туес по горсти, по две. Девочка в лыжных штанах сняла копну со своего ведра.

Бабка запротестовала:

— Чужого не возьму! Сроду чужим не пользовалась!

— Молчи, бабусь, — урезонивал ее рыбак, — какое же это чужое? Ребята ж эти внуки твои. Хорошие ребята. Догадка только у них

еще слаба. Сыпь, хлопцы, сыпь, не робей!

И когда туес наполнился доверху, рыбак торжественно поставил его бабке на колени.

Она обняла посудину руками и, шмыгая носом, на котором поплясывала слеза, все повторяла:

— Да милыя! Да родимыя! Да зачем же это! Да куда мне эстолько? Да дай вам бог здоровья!

Туес был полон, с копной даже. Но еще не все ребята высыпали свою долю. Они толпились вокруг бабки и требовали:

— Куда отделять?

Бабка отодвинула туес, сорвала платок с головы и с готовностью раскинула его на коленях.

— Сюда, милыя, сюда, родимыя. Не сомну, не сомну ягоду. Я бережливая. Да касатики вы мои, да внучатики вы мои!

Рыбаки снова грянули песню. Школьники подхватили ее:

Эх, Калино! Лямино! Левшино! Комариха и Теплая гора!

Поезд летел ц городу. Электровоз рявкал озорно, словно бы выкрикивал: «Раздайся, народ! Бабку с малиной везу!» Колеса вагонов поддакивали: «Бабку, бабку, с малиной, с малиной, везу, везу!»

А бабка сидела, прижав к груди туес с ягодами, слушала дурашливую песню и с улыбкой покачивала головой.

— И придумают же, придумают же, лешие! И что за востроязыкий народ пошел?

А. Толстиков

Повестка

Рассказ

Лодку поставили на якорь на самом глубоком месте плеса.

— Теперь тихо, — шепотом говорит Митька, разматывая удочку.

— Все равно клевать не будет, — так же шепотом возражает Сенька, — рано еще. Разве елец какой сдуру подскочит. А язи после гудка брать начинают.

— Ну да, они только в ночную смену клюют!

— Выходит так, — не замечает насмешки Сенька, — до одиннадцати сидят где-то, а как прогудит на заводе — жди клева. Уж это я знаю, не первый раз.

Мальчишки забросили по три удочки и притихли. Солнце опускалось все ниже и ниже, становилось тусклей, красней, как вынутая из горна остывающая железка.

Все кругом затихло. Лишь вода журчит на перекате да на левом берегу звонко плещется ручей, с радостным урчанием вливается в реку.

Из-за горы, где раскинулся завод, донесся могучий басовитый рев гудка.

— Одиннадцать… Теперь клевать будет, — прошептал Сенька.

Вот он протянул к удилищу руку и замер, как застыл. Конец удилища легонько вздрогнул и вдруг резко наклонился к воде. Быстро подсек Сенька клюнувшую рыбу. Хоть и тихоня, а рыбак ловкий. Рыбина упорно не хотела выходить из глубины, сгибала в дугу упругое удилище. Но Сенька знает, что надо делать. Не торопясь, умело он выводит язя на поверхность, заставляет глотнуть воздуха и, присмиревшего после этого, притягивает к лодке, подхватывает сачком.

— Во, какой дядя попался! Сразу уха на всю семью, — шепчет Сенька, укладывая в корзинку широкобокую золотистую рыбину.

Митьке хочется подержать язя в руках, рассмотреть его, но он не двигается с места, старается казаться равнодушным.

— Сейчас и я поймаю…

— Конечно, поймаешь. Теперь будет клевать.

До часу ночи поклевки были часты, Сенька поймал пять язей да Митька трех. А после часу клев прекратился. Сидят рыбаки молча, на кончики удилищ посматривают: лески уже не видно. Тишина кругом, на небе тусклые звездочки чуть теплятся. Изредка коростель на правом берегу заскрипит. Противная у него песня, ничего птичьего в ней нет, а ведь про себя-то, наверное, думает, что он тоже певец.

На берегу за ручьем, где огороды стоят над самым обрывом, скрипнула калитка. Кто-то спустился по вырубленным в обрыве ступенькам и подошел к воде. Захрустела галька под ногами человека, который. повозился у воды и поднялся на берег. Прошло немного времени, человек снова спустился с обрыва и опять поднялся.

— Что он там ковыряется? — спросил Митька.

— Душин тут живет. Это рядом с нами.

— А чего твой Душин делает?

— Он коновозчиком в торге работает.

— Это днем. Сейчас-то чего делает?

— Наверное, дрова носит.

— Какие?

— Куренные. Их отпускают с гавани на Вильве. Тут некоторые к берегу пристают, обсыхают.

— Так ведь это не его дрова.

— Ну да, не его, сплавной конторы.

— Ворует, значит, твой Душин!

— Никакой он не мой. Сосед просто. Он тут давно живет, а мы недавно.

— А вы воруете дрова?

— Нет, покупаем. Душин говорит, что мы дураки.

— Проучить надо этого Душина, чтобы забыл, как воровать, — уже громко говорит Митька.

А Сенька все шепчет:

— Он хитрый, он сразу же ночью пилит, колет и в сарай складывает, а сарай на замке. Не увидишь и не придерешься. Такой хитрюга…

— Хватит, поехали домой! — решительно заявил Митька и поднял якорь.

Лодка поплыла вниз, подгоняемая течением.

Мальчики пристали к берегу и молча привязали лодку к вбитому в землю колу.

— Ишь, пилит, паразит! — сквозь зубы проговорил Митька, прислушиваясь к доносившемуся глухому звону пилы, грызущей сырое дерево. — Ты знаешь, как его зовут?