15 000 душ
Шрифт:
Клокман прошел под деревьями на раскинувшуюся амфитеатром площадку перед цирком. В гаснущих солнечных лучах серый гравий рдел, как позолота.
Вспыхнули лампочки, которые гирляндами опутывали шатры: теперь шатры были похожи на электрические колокола — они звенели.
Лунный свет уже легонько тронул красные матерчатые занавеси, которыми была задрапирована арка, ведущая в шатер.
— Эй!
Оттуда вышла женщина, по-видимому, хозяйка овчарок.
Собаки зарычали, оскалив зубы, и Клокман стал их отпихивать, тыкая руками
Лунный свет смешивался с солнечными лучами.
Дама неторопливо шла к нему, отбрасывая тень на гравий.
Световая вывеска и гирлянды из лампочек придавали шатрам странный, призрачный вид.
— Вы так и будете молчать? — крикнула дама.
— Просто умора, — отозвался Клокман.
Одна собака вцепилась ему в горло. Клыками.
— Ко мне, — скомандовала дама, и собаки, поджав хвосты, затрусили к ней. Тявкать они перестали.
— Вы, наверное, мировой рекордсмен, — сказала дама и двинулась к нему, покачиваясь на высоких каблуках; собаки побежали за ней.
Клокман стер собачью слюну со своей одежды. Штаны на коленях запылились.
Сам он стоял в густой тени платанов, которые ограждали площадку, словно шелестящая стена, словно темная решетка. На гравии лежали истрепавшиеся канаты и пряди волос.
Лунный свет.
Тут дама подошла к нему.
Она темнела, как клякса на белом листе. С виду она напоминала клубок извивающихся склизких удавов. Она была в туфлях с ремешками, на высоком каблуке. Вокруг нее крутились собаки. На ней было платье с набивкой в виде зеленых волн, которые колыхались так, словно по платью плыли рыбы. Позади сверкнули скаты сдвоенных шатров, и Клокману показалось, будто стайка дорад скользнула в бассейне: какая красота!
Увы, бассейн рассыпался: дама нагнулась и поправила туфли.
Ее платье распахнулось. Собаки принюхивались.
Ее грудь была похожа на разбитую посуду со снедью: фарш! Мясо в подливке! Простокваша!
Змеи закопошились.
Дама приблизилась к нему. Глаза собак поблескивали в лунном свете, как драгоценные камни.
Клокман уже не мог сохранять спокойствие.
Под юбкой у нее были усыпанные блестками трусики.
Голова ее была похожа на черную хлебную клецку.
А какие у нее были глаза! — Этот взгляд! Эти зрачки! Озаренные радугой рабы в золотых кандалах махали кирками. Они добывали кокс. Золотые цепи утопали в грязи: рудники! В глубине вулкана!
Ручейки кефира!
Обворожительно.
Ее завитые, высоко начесанные волосы распушились спереди, точно павлиний хвост. — Только этого не хватало! У Клокмана комок подступил к горлу. В профиль ее голова напоминала пасхальное яйцо. Перьями топорщились локоны. Посреди плоского лица торчал кривой носик.
На темном горизонте, — Клокман нарочно отвел глаза и посмотрел в ту сторону, — над городом поднималось туманное зарево реклам, — он увидел телевизионные антенны, поблескивающие, словно прутья птичьей клетки.
Крашеная блондинка.
Она
Может, у нее туфли с роликами?
По гравию носились собаки с обрывками платья: красными, зелеными, желтыми.
— Вы что, язык проглотили? Эй! — сказала она хриплым голосом: рабы в каменоломнях млеют от вожделения, они закатывают глаза, они пытаются спастись, но штольни обвалились. — Землетрясение. Покрытые пылью губы из брусничного джема. Иссеченные плетьми спины невольников. — Темница распахивается: свет!
— Я из центрального агентства по мировым рекордам, — вымолвил Клокман. — Добрый вечер. Моя фамилия Клокман!
— Вот как! Меня зовут Рагуза. Проходите. И снимите ваши наручные часы.
У Клокмана было такое чувство, словно он набил рот холодной манной кашей.
Или песочным кексом. Хруст на зубах. Он повиновался.
Луна.
Величайшее здание в мире.
Снова послышались звуки мандолин.
Из распахнувшегося шатра.
Отступать было уже поздно. За ним бежали собаки.
Их тени.
Они бежали рысью.
— Вот мое царство! — сказала Рагуза.
Он взглянул мимоходом на солнечные диски, которыми был украшен скат шатра, и они напомнили ему застывшие нимбы. А вот плечики у Рагузы показались ему аппетитными.
Вперед!
Туфли у Рагузы имели особую конструкцию: это были туфли на высоком каблуке. В подошву и набойки на каблуках были вмонтированы ролики от конторской мебели. На них она и катилась.
У нее были крупные бедра.
Внутри шатер сразу показался Клокману куда более просторным, чем он ожидал. Ему почудилось, что изнутри шатер был раза в два больше, чем снаружи. Толстые несущие опоры, мачты, чуть ли не в два обхвата, поддерживали купол. Их верхушки терялись в серой мгле: шатер был плохо освещен, можно сказать, погружен во тьму.
По коридору плелись гуртом свиньи. Пахнуло навозом. Их розовые спины растаяли во мраке.
Высоко наверху, на ярко освещенном балконе расположились музыканты.
В глаза бросался только длинный ряд желто-оранжевых мандолин.
Музыканты выстроились в шеренгу: возглавляли строй большие басовые мандолины, за ними следовали альтовые мандолины, размером поменьше, потом — маленькие удобные теноровые мандолины и, наконец, совсем крошечные мандолины сопрано, которые походили на божьих коровок с блестящими надкрыльями.
Но еще больше его заворожило другое: пальцы музыкантов, сжимающие перламутровые медиаторы, в бешеном ритме прыгали по струнам мандолин, вернее, даже не прыгали, а вибрировали, как бывает при треморе.
Музыка звучала все громче, затем плавно затихала и вновь набирала силу. У Клокмана даже мурашки по коже пробежали.
— Ты попал в другой мир, друг мой, — сказала Рагуза. — Тут властвуют другие законы.
Клокман немного испугался, но, стараясь не подать виду, возразил: