1612. «Вставайте, люди Русские!»
Шрифт:
Он покачал головой и, собравшись с духом и с мыслями, улыбнулся женщине, которая теперь, когда открылась истина, нравилась ему еще больше, чем минуту назад:
— Если позволишь, боярыня, то я сам хотел бы быть твоим слугою. Но, видишь ли, твой сын меня уже нанял. Куда — это он сам, если захочет, тебе расскажет. А я не привык нарушать договора. И все же рад, что все так получилось.
— Нанял? Но по одежде ты вроде служишь в польском гарнизоне? — спросила Алёна Елисеевна, окинув взором голубой жупан и распахнутую делию наемника.
— Служил. Но вчера наконец развязался с ними. Просто не успел скинуть эти тряпки.
— И не спеши! — усмехнулся Михайло, продолжая одной рукой обнимать свою мать. — Может, твоя справа еще пригодится нам.
— Я
Немец вдруг понял, что и он, кажется, когда-то уже встречал ее. Но когда и где? А голос! Голос он точно слышал…
— Если когда-то мы встречались, но оба об этом забыли, значит, по крайней мере, ничего дурного в той встрече не было! — воскликнул немец. — К несчастью, плохое люди помнят дольше хорошего.
И эти слова, и тон, которым он их произнес, внезапно пробудили у Алёны Елисеевны более яркое воспоминание.
— Пресвятая Богородица! — ахнула она и вдруг пошатнулась, невольно взмахнув руками.
Михаил подхватил женщину под локоть и тревожно глянул в ее побелевшее лицо:
— Матушка…
Но она отняла руку, повернулась к сыну и произнесла неожиданно властно и твердо:
— Кланяйся ему в ноги, Миша! Это он спас нас с тобою тогда, на Смоленской дороге.
Глава 4. Белый волк
Ветер, перед закатом было утихший, с наступлением темноты снова завел свою унылую песню, и поземка принялась носиться по дороге, крутясь белыми вихрями.
Обоз, состоявший из пятнадцати груженых телег и сопровождаемый двадцатью пятью верховыми, стал на ночлег прямо в чистом поле: это представлялось безопаснее ночевки в какой-нибудь деревне, где обозникам пришлось бы разойтись по избам и оставить с грузом лишь нескольких часовых. Днем они миновали одну деревушку и поужинали там, заставив хозяек собрать яйца по всем курятникам и как следует пообмести закрома. Однако начальник обоза, молодой красавец-ротмистр, приказал двигаться дальше и остановился, когда уже стало смеркаться, прямо среди дороги, приказав поставить телеги и лошадей кругом и в промежутках меж телегами установить специально взятые с собою дощатые щиты. Получился примитивный гуляй-город [33] , который мог, в случае чего, защитить расположившихся в центре, возле костров, людей.
33
Гуляй-город — своего рода передвижная крепость, состоящая из повозок, щитов, а очень часто — и из складываемых в случае нужды по периметру мешков с песком. Широко применялся на Руси, в основном, в оборонительных, реже — в наступательных военных действиях.
Охрана, несколько ехавших в санях пехотинцев и кавалеристы третьей конной хоругви, были явно недовольны таким решением начальника: мороз с наступлением ночи обещал усилиться, а им, вместо теплых изб с уютными печками и лежанками, велели жаться возле огня. Хорошо еще, что на пути из Твери в Москву будет не более двух ночевок.
Ротмистр объехал обоз кругом, остановил коня и, ежась на пронизывающем ветру, поднял ворот тулупа.
Поездка, представлявшаяся ему вначале увлекательной и захватывающей, теперь стала казаться достаточно унылой и даже постыдной для высокого армейского чина и уже успевшего прославить себя воина. Торчать посреди проезжего тракта, где справа — лес, слева — теряющиеся в снежной мгле поля, и ждать какого-то нападения, которое может случиться, а может и не случиться… Взять с собой четверть сотни отборных воинов-кавалеристов, которые сейчас наверняка считают его дураком! Из-за нескольких дерзких разбойников устраивать этакий «крестовый поход»… Глупо! Да еще этот мороз и этот ветер, чтоб они пропали!
— Что, пан Ходкевич, — прошипел ротмистр, — греетесь у печи, в теплом тереме, книжку, небось, читаете и радуетесь, что мы тут изображаем из себя приманку для каких-то ваших
Этому походу бывалого ротмистра предшествовали события, которые сильно встревожили командующего польским войском.
Гетман Ходкевич не зря увел свою армию из Москвы в Тверь. Правда, он не так уж и боялся нового русского ополчения, собиравшегося в Нижнем Новгороде. Опытный полководец был уверен в своих силах и с презрением думал об очередной «куче русского сброда», с которым надеялся расправиться так же легко, как и с первым ополчением.
Тем не менее, пренебрегать докладами своих разведчиков он тоже не хотел, а те доносили, что князь Пожарский со своим умным и расчетливым помощником и казначеем, купцом Козьмою Мининым, сколотили уже довольно большое войско, платят хорошее жалованье и благоразумно выжидают, готовя не поспешный штурм Москвы, а настоящее, мощное наступление.
Чтобы дать врагу хороший отпор и вразумить вперед на долгие годы, нужно было, в свою очередь, как следует подготовиться. Поэтому пан Ходкевич и отошел с основными силами своей армии в Тверь, чтобы заготовить и направить под Москву побольше обозов с продовольствием, заказать дополнительное оружие, обновить доспехи, которые за последнее время особенно пострадали у конницы, принявшей на себя чувствительные удары прошлогодних ополченцев.
Обозы формировались основательно — польские фуражиры без зазрения совести чистили тверские угодья и брали огромную дань, обещая то и дело, что с воцарением долгожданного Владислава жители Твери вновь и очень быстро обогатятся.
Это было уже привычное заклинание, в которое почти никто не верил: русские, кажется, давно смекнули, что не видать им никакого Владислава, и принимать православие тот не будет. Да и не приедет в Московию. О том, что русского престола жаждет сам король Сигизмунд, говорили теперь почти в открытую. Тверяки угрюмо отмалчивались в ответ на радушные обещания «защитников Московии» и столь же угрюмо отдавали последнее для сбора польских обозов.
С отправкой продовольствия и оружия в Москву пан Ходкевич спешил и еще по одной причине: покуда стояла зима, дороги были легко проходимы, и нагруженные сани быстро продвигались по ним. А ну, как настанет весенняя непогода и бездорожье? Эти проклятые русские как-то ухитряются ездить чуть ли не по болотам, но на то они и дикари… А как тогда быть со снабжением захваченной столицы? Что ни день, гетману докладывали, как безобразничают в Китай-городе и особенно за его пределами лихие воины пана Гонсевского. Сколько ни приказывай, чтобы они не обижали местных, не внушали им ненужной ненависти к новым хозяевам, — все напрасно! Войны вроде нет, а безделье распускает людей. И это еще поляки! А казаки атамана Заруцкого, от которых вообще не знаешь, чего и когда можно ожидать? Вот и думай, что приключится, если вдруг со снедью станет туго?
С середины января, когда началась отправка продовольствия, гетман стал получать и новые тревожные донесения: уже несколько раз какие-то неведомые разбойники нападали на обозы, убивали сопровождавшую их охрану и дочиста грабили, увозя все, что было можно, не исключая саней и лошадей.
И здесь пана Ходкевича более всего бесил страх, с которым его люди рассказывали об этих неведомых и неуловимых разбойниках. По всем приметам, по описанию оружия, по привозимым в Тверь стрелам, что извлекали из тел убитых, то могла быть шайка казаков, не примкнувшая ни к сторонникам Пожарского, ни к Заруцкому, а просто промышлявшая сама по себе. Смущала лишь ее неуловимость да еще непонятная разборчивость атамана (или атаманов — в таких бродячих шайках их бывало и по двое, и даже по трое). Эти странные невидимки нападали только на поляков, не трогая ни русских сел, что встречались вблизи Тверской дороги, ни купцов, которые, невзирая на военное время, нет-нет да появлялись в этих местах. Кроме того, нападения бывали обычно неистово жестоки, даже свирепы — разбойники никого не оставляли в живых, и рассказать о них (и то совсем немного) сумели только двое случайно спасшихся бегством конных охранников.