1647 год. Королева Наташка.
Шрифт:
Почему-то, когда всё идет хорошо, это не заметно. Зато, на контрасте… Когда только что было хорошо и вдруг не стало — в память мертво врезается каждая деталь. Почерневшие за столетия дубовые брусья чердачного перекрытия… Предрассветная тьма, за не по-нашему вычурными окнами, из мелких стекляшек в свинцовых рамках… Рядом — сопит на подушке родной человек. Рано… Можно спокойно нежиться под одеялом и ждать сигнал побудки. Зажмурившись. Круглосуточный фонарь аварийного освещения, над дверью, спросонья горит слишком ярко. Уже можно сладко потянуться всем телом… но ещё лень высунуть руку и погасить свет… лень щупать лежащую поверх одежды рацию и переключаться на местную волну. Хотя, чувство времени говорит — пора. Подъем,
Точно. Судя по тихому звуку, прорывающемуся через обычные утренние шорохи — ещё лежит, но уже переключился на волну дежурного по связи, он же — оперативный дежурный «по всему». Тоже, слушает, как постепенно просыпается его микроимперия… Что, если подумать — вопиющее безобразие. Тем более, сегодня долгожданный выходной, рядом — я и, вроде бы, нет веских оснований, куда-то спешить… Вот я тебя сейчас! Почувствовал! Он постоянно меня чувствует. Даже — не видя. По дыханию, что ли, мысли читает? Щелкнуло крепление наушника, прошуршал по подушке провод, ткнулась в ухо ещё теплая пластиковая шайба…
— Horen (слушай)! — сон пропал моментально… Захотелось немедленно вскочить и куда-то бежать.
Вот тут я поняла маму, рассказывавшую, как маленькой она не любила просыпаться, каждое утро, под гимн СССР из радиоточки, и как она перепугалась 12 декабря 91-го года, когда впервые в жизни не услышала его вовремя. Летом радиоточек в пансионате на морском берегу, не было, поэтому первый перерыв, 19 августа, прошел для неё незамеченным… Не то, что бы мама была ярая пионерка и всё такое… Просто, некоторые вещи казались незыблемыми. Вечными как небо и скалы. И поэтому ей показалось дико неправильным, что все люди отнеслись к отсутствию гимна… не то что бы испуганно, а вовсе равнодушно… В августе сильно интересовались — собирались у радиолы, слушали репортажи из Москвы, обсуждали ГКЧП… А в декабре — будто разом уснули. Говорит — жуткое было ощущение. Поддерживаю… Я бы — вообще насмерть перепугалась. Да наши бы так и не смогли.
Мне это, честно говоря, по сей день непонятно. Ну, хорошо. Предположим, в позднем СССР, на Земле-1, все скурвились (странное слово, по звуку — вроде польское, интересно, что оно у поляков значит?). У людей, буквально из-под ног, какие-то мутные мужики из леса, словно коврик, выдергивают родную страну — и ноль эмоций. Милиция — сидит спокойно, КГБ — сидит спокойненько, армия — даже не чешется… Зимняя спячка, что ли? Хоть кто-то, должен был заорать сакраментальное — «К оружию, граждане!»… или, хотя бы — «Рота, в ружьё!». Папа, как я теперь знаю, не закричал… Даже не собирался… И дружки его (блин, само вырвалось, грубо, да?), ни один не закричали. Партия (кажется, она называлась КПСС?), молодежь, ветераны — все палец о палец не ударили. Страшная сказка, блин… Люди-сомнамбулы.
А вот меня натурально током пронзило. Так бы и подпрыгнула, из положения лежа, до потолка, только в одеялах запуталась. Из-под двух сразу — особенно не попрыгаешь. Затрепыхалась, как бурундук в корзине с бельем… Сунулась туда, сюда… и попалась. Фриц меня аж на середине кровати поймал (широкая у коменданта была кровать, целый сексодром, как в американских фильмах про миллионеров с Земли-1). Вытащил головой наружу и чуток придержал. Бережно, только что бы не рвалась наружу. Снова прижал к голове наушник. Досадливо повторил:
— Horen! — хмыкнул под нос и добавил, — Liegen (лежа)! — опять хмыкнул, — Zeit ist viel (времени много)…
Совершенно не немецкое выражение. Не иначе — от Саляева подцепил. Тот — феноменальный лентяй. Любимое фраза — «Когда Аллах создавал время, он создал
Теоретически, Фриц мог бы перехватить управление и подменить оперативного дежурного хоть сейчас. Не вставая с кровати. Такой режим работы системы связи для координатора тоже предусмотрен. Но, нет. Сам только слушает и не вмешивается. Поймал мой удивленный взгляд, кривовато усмехнулся. Покачал головой.
— Er mit fertig warden (Он справляется)! — ага, не упустил случая проверить дежурного «в деле». Стратег!
Короче. Минут пять мы молча лежали под одеялом, будто неживые, и впитывали свежие новости с канала дежурного по связи, через одни наушники. После — я свою рацию добыла. Та — подключена к внешней антенне, тянущейся под черепицей вдоль всего здания. Пошарила, в разных диапазонах… М-м-да! Вылезать из-под одеяла мне почему-то резко расхотелось. Наоборот — возникло желание спрятаться туда с головой.
Сколько не щелкала переключателем настроек — только страшнее становилось. Обрывки сообщений о стрельбе на подступах к Ангарску, о баррикадах на улицах, о расстрелянных на месте уполномоченных новой власти, явившихся было замещать прежних руководителей… Короткие приказы оперативного дежурного о призыве «всех способных носить оружие» для замены контингента курсантов в Кронахе и окрестностях. Команды о подготовке «основного контингента» к воздушному десанту на Восток… Только оружие, одежда, тройной боекомплект и сухой паек на два дня… Это они что, к нам в Прибайкалье воевать, собираются лететь? Через половину континента? Налегке? Жуть! А что делать?
Тем не менее, как-то сама собой, успокоилась. Настолько, что смогла внимательно проследить (попутно слушая сводки и обмирая внутри), как Фриц вылез в ледяной сумрак чердака и принялся бриться-умываться. Я никогда не видела, что бы он так долго и тщательно брился. Не на расстрел же собирался? Что там, одна-две случайной царапины… Впрочем, папа говорил, что особо тщательно надо надраивать внешний вид накануне вручения награды и перед снятием с должности. В том и другом случае — прими вызов судьбы достойно. Все же они с Фрицем сильно похожи. Грех обсуждать покойников, но последнюю папину фотографию я видела. Потом, когда «дело» читала… У нас дома сфотографировали. Уже мертвого. Сидящим в любимом кресле. В полной форме, гладко выбритого. С руками сжатыми на краю столешницы. Он так свои сердечные приступы пережидал. А на столе — снятая телефонная трубка. Ему позвонили, сказать, что уже всё. Ну и… Гордый был. Они у меня — оба гордые. Жалко, что так получилось. Честно… (на бумаге следы засохшего пятна).
Потом, пока я в умывальнике полоскалась, он наши комбинезоны гладил. Которые новые. Как на парад собрался… на последний… Да, он молодец. Местным утюжком, на угольках, из нас двоих только Фриц умело обращается. Хотя, чем я только одежду не гладила. Дома — был электрический утюг, в институтской общаге — литой чугунный, мы его на плите грели. В лагере, на спор, однажды, я сковородкой справилась. Но, угольный жар, с искрами, рядом с тканью… Не-е-е! Такая передовая техника не для моих отсталых мозгов. А радио всё вещало… От большой антенны в Розенберге громкость такая, что наушники звучат, как маленькие динамики. Про Соколова, пропавшего без вести на подлете к Бодайбо (в баках самолета оказалось летнее горючее), дослушать уже не получилось. Пошли личные вызовы. Работа… Гори всё огнем, а рутинные обязанности — выполняй. Так, словно всё в мире идет, как ему и полагается. Какая ещё Гражданская война? Не допустим!