1661
Шрифт:
Жабак исполнился важности.
— Проходите, — сказал он, указывая на каменную лестницу в углу передней, выложенную белым мрамором с декоративными гвоздями.
Поднимаясь следом за хозяином дома, которому приходилось часто перебирать короткими ногами, отчего он начал задыхаться, Фуке думал о судьбе этого человечка. С тех пор как Жабак двадцать лет назад прибыл из Неаполя, ему удалось благодаря несравненному чутью сколотить немалое состояние, ловко делая ставки на тех, кто побеждал в сухопутных баталиях и морских сражениях, чьи корабли не шли ко дну и не становились жертвами пиратских разбоев. Там, где ему подобные умудрялись запятнать себя причастностью ко всякого рода неудачным махинациям, потому что поддерживали тех, кто в конце концов оказывался побежденным, Эверхард Жабак никогда не ошибался
— Восхитительно, — коротко заметил он.
С загадочной улыбкой на губах Жабак знаком показал суперинтенданту, что это не стоит его внимания и задерживаться здесь не имеет смысла. Настороженно оглянувшись, он увлек безмолвного Фуке к двери, скрытой в стене возле огромного камина, подпираемого парой колоссов из черного камня.
Приотворив дверь с помощью невидимого механизма, человечек остановился и с застывшей на лице улыбкой повернулся к Фуке.
— Господин суперинтендант, мне стыдно признаться, но ради блага моего семейства я должен, прежде чем вы войдете, просить вас сохранить все в тайне, ибо только ваше молчание будет залогом моей безопасности. Сами знаете, какими злыми бывают люди, — разносят гнусные сплетни без всякой на то причины, а так, прихоти ради, — продолжал он, проводя гостя в потайную комнату.
Фуке ответил учтиво, но холодно:
— Я не сплетник, сударь. У меня нет на это времени, а если б такой грешок за мной и водился когда-либо, то, подвергшись за долгие годы не одной клевете и не одному навету в свой адрес, я бы напрочь изба…
Он замер на полуслове. Прямо перед ним в неровном свете громадных бронзовых канделябров предстала во всем великолепии самая чудесная галерея живописи и скульптуры, какую только можно было себе представить.
— Силы небесные!..
Человечек удовлетворенно хихикнул. Тициан, Джорджоне, Корреджо, Рафаэль, Беллини, Леонардо [25] … По мере того как Фуке любовался полотнами, он все явственнее ощущал головокружение.
25
Тициан (Тициано Вечеллио, ок. 1480–1576), Джорджоне (Джорджо Барбарелли да Кастельфранко, ок. 1477–1510), Корреджо (Антонио Аллегри, ок. 1489–1534), Рафаэль (Рафаэлло Санти, 1483–1520), Беллини (Джованни Беллини, 1430–1517), Леонардо (Леонардо да Винчи, 1452–1519) — итальянские живописцы. (Прим. ред.)
— Теперь вы понимаете, господин суперинтендант, почему я так говорю. Видите, сколь велико мое доверие: сюда, в мою святая святых, редко кто захаживал. Многие видели мою коллекцию, а истинные сокровища — ни одна живая душа. Перед вами вся моя жизнь, самая суть отрады сердца моего. Вот уж четверть века, считая с того дня, как мне случилось под водительством Ван Дейка [26] переступить порог похожего кабинета в Лондоне, я живу одним желанием — добывать одно за другим самые прекрасные, на мой взгляд, картины. Видите, это «Положение во гроб» и «Путники, идущие в Эммаус» Тициана! — продолжал он, подводя суперинтенданта к полотнам, сиявшим в полутьме. Я охотился за ними долгие годы. Когда-то они принадлежали несчастному королю Англии Карлу Первому, и я купил их у него незадолго до того, как он взошел на эшафот. Приходилось ли вам видеть более совершенную красоту?
26
Антон Ван Дейк (1599–1641) — фламандский живописец и график. (Прим. ред.)
У Фуке захватило дух — какое-то время он молча переходил от одного полотна к другому, не в силах оторвать взгляд от их великолепия.
— Благодарю, господин Жабак, — наконец вымолвил он, поворачиваясь к хозяину
Он обвел рукой живописную коллекцию.
— Как не верить в Истину и в силу ее, когда перед тобой такое зрелище? Способен ли разум восстать против столь очевидных образцов незыблемого равновесия и гармонии? Быть может, вы и правда поступили мудро, не поддавшись безрассудному соблазну обратить на себя внимание, и растили ваш дивный сад втайне от всех.
В черных глазах Жабака вспыхнул огонек, никак не вязавшийся с его улыбкой:
— Вижу, вы настоящий ценитель прекрасного, и думаю, я не ошибся, приведя вас сюда. Да будут благословенны те места, где сильные мира сего рассуждают, как философы! У меня есть правило, господин суперинтендант, — продолжал он, — и распространяется оно только на этот зал. Поскольку почти всегда я прихожу сюда один, у меня вошло в привычку быть здесь полностью откровенным. Согласны ли и вы соблюдать это правило, пока мы выйдем за эту дверь? — спросил банкир, указывая на тяжелую деревянную створку, которую он тут же затворил за собой.
Фуке кивнул в знак согласия.
— Замечательно. Стало быть, вы полагаете, монсеньор, что я веду тайную жизнь по собственному почину? Ни чуть не бывало. К этому меня вынуждает желание выжить. Меня никто не жалует, господин суперинтендант. Однако я с моими деньгами и житейской сметкой всем нужен. Но к себе меня не зовут. Со мной видятся и встречаются только по вечерам. Про меня никто ничего не знает. Кому известно, что в Антверпене я водил дружбу с Рубенсом? [27] Никому. Да и что вы хотите? Жабака не приглашают на обеды…
27
Питер Пауль Рубенс (1577–1640) — фламандский живописец. (Прим. ред.)
Фуке старался ничем не выдать смущения. Вот, значит, где слабое место таинственного Жабака. Оказывается, человек, чья скрытность поддерживает власть, уповающую на его влиятельность, мечтает войти в высший свет!
— Вы показали мне свой потайной сад, а я с радостью покажу вам свой, под открытым небом. Быть может, вы соблаговолите посетить Во? Точный день я вам сообщу, ибо надеюсь устроить прием сразу, как только строительные работы значительно продвинутся.
Жабак с улыбкой поклонился, а Фуке меж тем продолжал:
— Мне нравится ваше жизненное правило применительно к этому музею. Однако, может, мы, с вашего позволения, обсудим другое дело, что привело меня сюда?
Взгляд Жабака исполнился вожделения.
— Как вам будет угодно, господин суперинтендант, только разумно ли говорить о делах вот так, в полный голос?
— Расклад до того прост, что риск невелик: мне нужен кредит в миллион ливров, и не позже, чем через неделю.
Жабак сложил ладони, уперся ими в подбородок и вздохнул.
— Кредит нужен лично вам? — осведомился он подозрительным тоном. — Откровенность требует ясности, господин суперинтендант. Так кому нужен кредит — вам или королю? Ибо один добр, а другой… откровенность обязывает… — прибавил он, кивая на стены и на дверь, — не очень… В силу того, что займы ныне не погашаются, ценные бумаги, заложенные в королевскую казну, попросту обесцениваются, превращаются в пыль…
Фуке почувствовал раздражение. «Правило жесткое, и плут знает толк в игре», — подумал он.
— Кредит нужен лично мне, сударь, и возмещен он будет из моей личной казны. Однако дело, на которое пойдут деньги, касается короля.
В глазах Жабака промелькнуло сомнение.
— Вы очень сильно рискуете, господин суперинтендант. Тяжело нести корону, если она тебе не принадлежит… А благодарность королей…
Фуке жестом его остановил.
— Довольно. Откровенность откровенностью, но есть границы, которые лучше не переступать. Да будет вам известно, верность и преданность делу далеко не всегда идут рука об руку со слепотой. А что до остального, я изрядно поднаторел в финансовых вопросах. И за два десятка лет неустанных поисков денег на военные нужды многое узнал.