17 м/с

Дюрсо Аглая

Мне от этой солонки совсем стало тошно, и после композиции «Любая ночь с тобой слаще сахара» я решила отвалить. Хотя друг моего друга обещал еще кучу историй и выпросил у бармена беломорину.

Зря я все-таки не поехала на машине. Я ехала в такси и горевала. Если бы я родилась мальчиком, я бы думала о своем сокровенном и не парилась из-за взлома мозга, революции в душе, из-за необходимости выковыривания из себя кого-то большего, из-за золотой сутры и этого придурка Уэльбека. Но потом я смирилась. Если чего-то нет, то уж нет. И надо искать выход. И я посмотрела на таксиста. И вспомнила другого таксиста. В Амстердаме. Он был

дебилом, правда, Доктор. У него было характерное лицо, похожее на булку с двумя изюминами. Он очень гордился, что он — дебил в Голландии. Потому что дебилов в Голландии не бросают на произвол судьбы, а приветствуют их обучение водительству. Он ни хрена не помнил, куда ехать, он что-то говорил про мельницы, как Дон Кихот. Иногда (когда все-таки выруливал на нужную дорогу) он запевал от избытка радости. И он пел не блюз о крошках, изнывающих от желания. Он почему-то пел по-французски «На авиньонском мосту все танцуют». Он тоже верил, что в жизни есть место творчеству. Хоть танцевальному. А когда мы зависли в пробке и мне страшно захотелось пописать, я пригорюнилась. Вот, сказала я, у мужчин есть выход: они в такой ситуации могут пописать в бутылку. У женщин тоже есть выход — успокоил меня дебил. Он перегнулся через спинку и достал сзади из-под сиденья лоток с кошачьим наполнителем.

Слава богу, что в такси, везущем меня из клуба, мы не попали в пробку. Потому что таксист поглядывал на меня брутально.

Я отвернулась от него и думала о спасительном дебиле. И о Паланике.

И мне опять захотелось всего: есть, пить, петь, дышать. И даже немного плакать.

Наверное, Паланик — это серьезно. Наверное, Доктор, Паланик — это любовь.

ЛЕГКИЙ СПОСОБ БРОСИТЬ ВСЕ

Я курю последние двадцать лет и неплохо себя чувствую.

Пятнадцать из двадцати лет я курю так часто, что у меня нет ни одной фотографии, где бы я была запечатлена отдельно от сигареты.

Я курила в роддоме, за полчаса до рождения ребенка. Для этого мне пришлось выскользнуть в туалет, встать ногами на унитаз и выдыхать дым в вытяжку. После рождения ребенка первое, что я попросила, — это не приложить крошку к груди, а дать мне сигарету.

Я знаю, как покурить во время десятичасового трансатлантического перелета.

Я знаю, как покурить во время затяжного бронхита и выжить. Как покурить натощак и не потерять сознание. Я кого угодно могу научить курить после никотинной жвачки, отучающей курить. Хоть это и очень противно.

Я отдавала себе отчет, что я неважно пахну после высаженной пачки. Но я всегда имела такт никого не заставлять ко мне принюхиваться с близкого расстояния.

Кроме того, я никогда не была одержима идеей бросить курить, никогда не предпринимала попыток бросить курить, как бы ни была осведомлена о пагубности этой привычки.

Так что все произошло внезапно и по злосчастному стечению обстоятельств.

У меня была депрессия. Мне казалось, что я никому не нужна, и это сильно смахивало на правду. Тут (как назло) появился мой приятель, который как раз бросил курить после тридцати лет курения. Он с запальчивостью неофита рассказывал мне, как тридцать лет кормил никотином мерзкое чудовище внутри себя, и это — единственное, что мешало ему быть счастливым. Это сильно смахивало на правду. Потому что во всем остальном он последние полгода был подозрительно счастлив. Приятель запихал мне в сумку книгу «Легкий способ бросить курить».

Косметолог

сказал мне, что у меня не будет черных кругов под глазами, если я перестану курить, пить по два литра чая на ночь и шарахаться до пяти утра без сна.

Но последней каплей была одна сволочь на съемочной площадке, которая обозвала меня старой ведьмой. Я могла сказать в ответ что-нибудь про прыщавых подростков, но профессионализм победил: я смолчала. Тем более у меня в руках остался съемочный материал, так что обидчику все равно придется ответить за свои слова по всей строгости.

Но по дороге домой я плакала, пристально рассматривала себя в зеркало заднего вида и не стала курить в салоне.

Не стала я курить и потом, пообещав себе: если я выкурю еще хоть одну сигарету, то пусть я стану похожа на печеное яблоко и у меня отвалятся все части тела, которые еще вызывают у окружающих хотя бы подобие симпатии.

Так я перестала курить.

Возможно, я надеялась, что жизнь моя наладится чудесным образом и станет похожей на жизнь моего приятеля, который бросил курить. Он полгода назад женился на прекрасной молодой блондинке, купил джип, разгладил морщины и оделся как рэппер.

Но!

Вместо одной скверной и, без сомнения, смертельной привычки я приобрела кучу идиотских и унизительных.

Мне было совершенно нечем занять руки. Я стала рвать сценарии и скатывать из обрывков трубочки и складывать гармошки. Сотрудники подарили мне портсигар, набитый папиросной бумагой, и книжку по изготовлению оригами.

Я стала ломать зубочистки, сгрызать карандаши и дужки солнечных очков.

В гостях у подруги я вынула из вазы три стеклянных шарика и запихала их в рот, чем нарушила фэн-шуйскую гармонию жилища.

На кухне, которую я основательно прокурила за последние годы, я теперь по вечерам жгу вонючие палочки. И это еще вопрос, что пахнет омерзительней.

Кроме всего, я стала пить.

Я выпиваю на ночь стакан вина, чтобы забыться тревожным сном и хоть какое-то время не вспоминать, что я не курю.

«Это ничего, — сказал приятель, бросивший курить. — Автор брошюры про курение написал еще книгу «Легкий способ бросить пить».

Говорят, автор этих брошюр умер. И правильно. Потому что в противном случае его следовало бы убить.

Потому что этот человек лишил меня всего.

Я практически бросила есть. Потому что осмыслить вкус еды я могла, только затянувшись сигаретой во время десерта. Теперь я вынуждена раз в день запихивать в себя невыразительные куски чего-то напоминающего мыло, чтобы хоть как-то занять время, когда мои коллеги уходят перекусить.

Мне неинтересно отдыхать, и теперь, когда все весело бегут на перекур и сплетничают там, под весенним солнцем, как жизнерадостные воробьи, я злобно работаю.

Я совершенно не радуюсь весне. Потому что я помню, как была счастлива в кафешках Парижа, когда затягивалась сигаретой, сидя у витрины, а обаятельный гарсон подходил и говорил: «Мадам, такая прекрасная весна, давайте поднимем стекло — тогда можно будет курить на свежем воздухе». И убирал перегородку между нами и улицей, и мы оба зачарованно смотрели, как нас захватывает пронзительная синяя улица и пронзительная, ничем не подкрепленная надежда, что все еще будет.

А теперь мне в «Шоколаднице» говорят: «Вот ваш морковный сок». И все. И от весны ничего не остается, кроме борьбы с авитаминозом. Никаких надежд.