17 м/с
Шрифт:
Вообще-то никакой он был не иностранец.
Это был Персик.
Он был художником. И в комнате у него были не только балерины, под кроватью он прятал портрет. Он доставал его только тогда, когда приходила я. И это естественно, Доктор. Потому что это был мой портрет, он его доставал, сажал меня в кресло и тайно дорисовывал.
Дело в том, что Персик владел давно забытым искусством семислойной живописи. Это искусство уже забыли ко времени голландцев, им владел только Леонардо. Но Леонардо умер, а Персик был жив, поэтому он хотел передать секрет, пока не поздно. И он передавал его мне.
Я сначала сопротивлялась. Потому что я тогда еще продолжала хотеть
Я, конечно, могла бы безбоязненно передать секрет Вам, Доктор (ведь Вы все равно забудете), но это очень долго. У меня нет настроения тратить на Вас сегодня так много времени. Вся штука, Доктор, в том, что семислойка долговечна. И лица, Доктор, на таких картинах светятся изнутри. И никогда не стареют — не покрываются морщинами крокелюров.
Я приходила в людскую со своей клеткой. В клетке у меня жила синяя лампочка для прогреваний. Я всегда хотела иметь кого-то, но у меня была аллергия на шерсть всех животных и перья птиц, поэтому я завела себе лампочку. Я всегда носила лампочку с собой, чтобы не быть одинокой.
Я настояла, чтобы Персик написал ее на заднем плане.
Картина называлась «Девочка с Персиком».
На картине, выполненной в технике семислойной живописи, сидела Крошка Мю, которая исполняла в технике семислойной живописи портрет Персика. Эта картина была галереей бесконечных зеркальных повторений Крошки Мю и Персика. Кроме того, она была апофеозом битвы с одиночеством.
Так что уточняю, Доктор: Персик был гениальным художником. Но у него на ладони тоже был крестик, а это практически то же самое, что быть одним из хэппи три фрэндз.
Возможно, именно это нас и объединило, но мы об этом не догадывались. Мы думали, что нас объединяет беспечность, бесполезность, страх одиночества и амбиции. (Я вам как-то говорила. Доктор, что Персик хотел стать великим художником. А я хотела проходить сквозь стекло.)
Меня парило, Доктор, что нельзя прижаться ближе, чем кожа. Мне казалось, что если я научусь просачиваться сквозь стекло, все изменится и одиночество будет побеждено.
Видите ли, Доктор, у нас были все основания биться с одиночеством.
Во-первых, Доктор, у нас с Персиком никого по-настоящему не было. У нас не было дома и близких родственников. Потому что мы оставили их в далеких городах и в гости не приглашали: наши родственники были приличными людьми и хотели жить в прекрасном заблуждении, что их дети тоже приличные люди. По этой же причине у нас не было благоприобретенных близких. В те времена еще очень многие хотели оставаться приличными людьми и, когда узнавали нас поближе, пугались и уходили к своим иллюзиям. Так что, по большому счету, нашей семьей были только обитатели сквота и синяя лампочка. Но пока мы тайно отсиживались в каморке при кухне, в квартире началась сепарационная война. Буддисты замотали свой холодильник цепью с замком. Потому что им казалось, будто кто-то надкусывает у них творожные сырки. Хиппенка, сына япониста, выгнали, потому что он курил траву, а это могло навлечь гнев милиции. Панк высказался в том роде, что нам хиппенок дороже милиции, но за это Панку запретили петь через пол, потому что это не давало Анне спать и видеть люсидные сны.
Музыкант орал через свой усилитель в одиночку, потому что он назначил себя начальником. Ведь он варил нам супы из сырка «Лето» и договаривался с ДЭЗом.
Он запретил нам водить людей с улицы, нарушать внутренний распорядок и портить имущество.
Так мы прожили еще полгода.
Мы с Персиком, если не писали «Девочку с Персиком», уходили из сквота. Мы обошли весь город пешком, потому что Персик боялся спускаться в метро, он там задыхался. А по улице он очень бодро ходил. Он ходил в галереи — пристраивать своих балерин. А я ждала его на улице. Я, пока ждала, тренировалась проходить сквозь телефонные будки. Мы возвращались поздно, из своей двери высовывались буддисты, они говорили, что в доме опять воняет растворителем и они будут жаловаться музыканту.
Однажды ночью мы украли сырок из их холодильника. Мы украли его из принципа. Потому что мне ненавистны непроходимые преграды. Кроме того, у Персика был гастрит. Он жевал старый сырок, похожий на кусок мела, и говорил, что победил военный коммунизм и распределяловку по полезности.
Персик закончил «Девочку с Персиком». А я — свою часть диптиха, «Персика с Девочкой», соответственно.
У нас в сквоте случилось временное затишье, и Персик успел нарисовать десять чудовищных балерин на одной картине. У всех балерин были безобразные лица обитателей сквота. Но самое безобразное лицо было у ангела, который над балеринами парил. Эта картина называлась «Мертвый ангел-хранитель». Это был приговор попытке жить беспечно, бесполезно и быть счастливыми.
Пока Персик рисовал эту картину, я прошла через стеклянную дверь на балкон (неудачно) и через дверцу шкафа в комнате буддистов (неудачно).
Ночью Персик вывесил картину на кухне.
Это был конец.
Потому что никто не хочет признаваться, что он бездарен в искусстве жить.
Как я уже говорила Вам, Доктор, именно в то утро я проткнула рукой стекло в аутентичном окне в ванную. К сожалению, именно в это утро черти принесли девушку Анну из Дюссельдорфа, она выскочила из своей комнаты, еще не распакованная с дальней дороги, и довольно хамски поинтересовалась, зачем я это сделала. Я ей сказала, что мне приснился сон, КАК именно проходить сквозь стекло. И это была чистая правда. Девушка Анна окончательно вышла из себя, и я ее понимаю. Нет ничего оскорбительней для человека, который изучает сны, как узнать, что другим тоже снятся сны. Тем более, что единственный сон Анны, который можно было принять всерьез, был про то, как к нам вваливается ее отец, крупный чиновник из Подмосковья. Этот сон был вещим, потому что ее отец действительно приехал через два дня и увез Анну со скандалом.
Но в тот раз она завелась не по-детски. Персик улыбался.
Она собрала на кухне всех выживших обитателей. Нам припомнили все, включая сырок и весь стеклянный бой. Персик кивал и улыбался, как мудак.
Музыкант сказал, что они практически построили идеальное общество. Но поскольку это общество демократическое, то нам дается последнее слово.
Персик с дебильной улыбкой эльфа сказал:
— Я считаю, что каждый имеет право жить в утопии…
Теперь уже музыкант удовлетворенно кивнул и улыбнулся (он, наверное, представил себя Сен-Симоном).
Персик кивнул ему в ответ и продолжил:
— …нельзя запрещать Крошке Мю проходить через стекла.
(Идиот. Ведь нам некуда идти!)
Нам действительно было некуда идти. Мы пошли на Патриаршие и разместились на скамейке со всеми своими пожитками. У меня на коленях была клетка.
Я сказала: «Персик, я умею жарить картошку. Я могу быть тебе полезной. Давай поженимся».
Он сказал: «Нет».
Он заставил меня выпустить синюю лампочку в пруд. Потому что одиночество (сказал Персик) — это не приговор и тюрьма. Одиночество — это свобода. И надо этому учиться.