1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов

Гладышев Андрей Владимирович

Наполеоновская пропагандистская машина была рассчитана не только на разум, но и на эмоции. А что касается казаков, то в наибольшей степени - на эмоции, на то, чтобы вызвать у французов определенные чувства (в первую очередь, патриотизма). При этом население активно приглашалось стать актором пропагандистского взаимоопыления: публичная демонстрация эмоций радикализирует и углубляет сами эмоции, попытка выразить чувства изменяет (делает рельефнее) сами чувства [161] . Однако... Поддержание эмоций может привести к их «перегреву»: интенсивное переживание эмоций невозможно поддерживать в течение длительного времени. К тому же саморадикализация эмоций нарушает равновесие между ними [162] ; одновременное сосуществование нескольких эмоций с попеременным их акцентированием приводит к «конфликту целей». Наконец, возможно, ушло и само «время эмоций»: дихотомию «разум - эмоции» оголили не просветители, а постреволюционная реакция на их идеи.

161

Эмоции проявляются в разной форме: как вербальной, так и невербальной (через сенсомоторные системы). В этой связи Уильям М. Реди ввел понятия «эмотив» - высказанная эмоция - и «эмоциональный режим», под которым понимается некий ансамбль предписываемых речевых актов вместе со связанными с ними ритуалами и символами. При этом подчеркивается, что проговариваемая эмоция усиливает чувствуемую эмоцию. См.: Reddy W.M. The Invisible Code Honor and Sentiment in Postrevolutionary France, 1814-1848. Berkeley; Los Angeles, 1997. P. 113.

162

Интенсификация

одного чувства (страха) всегда приводит к модификациям других чувств, их соотношения и интенсивности.

Желаемого результата Наполеон не добился. Отдавая должное наполеоновской пропагандистской машине, историки все же констатируют, что наполеоновские усилия по экзальтации общественного духа, возбуждению патриотического подъема были тщетны. Акцентировать внимание на свирепых казаках-варварах было для наполеоновской пропаганды не только соблазнительно, но и опасно. Развитие темы варварства могло сплотить французов, а могло дать и контрпродуктивный эффект, окончательно запугав обывателей, не видящих смысла сопротивляться [163] . Поэтому стояла задача не только изобразить казаков как варваров, но и опровергнуть мнение об их военных доблестях. Имея в виду, в первую очередь, книгу Лезюра, Ж. Антрэ отмечает, что «подчиненные Наполеона критиковали даже далекую от западной военной этики казачью манеру сражаться»: и нападали не на тех, и отступали не так. «Западные военные рассматривали казаков как жестоких дикарей, которые покидали поле боя, как только видели, что готовится кровопролитная атака» [164] . Но попытки наполеоновских властей контролировать страх гражданского населения перед казаками означали одновременно попытки поддержать этот страх в активном состоянии: нельзя контролировать то, что полностью забыто.

163

Интересы правительства и политика местных властей в лице мэров и членов муниципалитетов расходились: Наполеон призывал к сопротивлению, надеясь, что это вызовет агрессию со стороны союзников и, тем самым, будет способствовать еще большему росту сопротивления, а местные власти боялись репрессий и призывали членов своих коммун к спокойствию. На это обратил внимание еще Эжен Крево, изучавший историю оккупации в департаменте Эна. См.: Creveaux E. Op. cit. P. 177.

164

Hantraye J. Les Cosaques aux Champs-Elysees... Р. 216. Наверное, правильнее было бы все же говорить не о «западных военных», а о французских и французской пропаганде. Неслучайно же английский генерал Вильсон примерно в 1810 г. даже предлагал создать воинское подразделение, которое состояло бы из британцев и казаков.

Наполеоновская пропаганда имела результат. Но не тот, на который рассчитывал Наполеон: из пропагандистского образа «жестокого варвара и труса» население больше запомнило «жестокость», чем «трусость», и массового сопротивления не оказало. Газеты, терроризирующие сознание французов казаками, добились не подъема сопротивления, а покорности населения. Как пишет в этой связи Ж. Берто, «прибытие врагов, впереди которых шли свирепые казаки, породил больше страха, чем ненависти...» [165]

165

Bertaud J.P. Ор. cit. Р. 370.

Наполеоновская пропаганда влияла не только на непосредственное поведение французов, но и на их последующие воспоминания. Иногда человек искренне верит, что он это все помнит, а в действительности мы имеем дело с эффектом искаженного (ложного) воспоминания, с «наведенной памятью», с образами, навязанными пропагандой. Неудивительно, что французские мемуаристы будут потом наперебой писать о «варварах», а Беранже заговорит стихами о втором пришествии Атиллы и казаках, размещенных на бивуаки во французских дворцах [166] .

166

Dupuy A. Les Cosaques dans l'histoire et la litterature napoleoniennes // Revue d’histoire moderne et contemporaine. 1971. T. 18. N 3. Р. 436.

Антинаполеоновская пропаганда союзников

Если современные историки отмечают, что история наполеоновской пропаганды еще недостаточно изучена, то тогда история пропагандистских усилий союзников в кампании 1814 года должна быть отнесена к областям еще менее известным. «Атака прокламаций», развернутая союзниками в конце 1813-1814 гг., предварявшая и сопровождавшая продвижение союзнических войск по территории Франции, осталась на обочине исследовательского интереса. Французские исследователи XIX - начала XX в., как правило, ограничивались указаниями на расхождение между прокламациями и практикой интервентов [167] . Вторя наполеоновским пропагандистам, они время от времени сетовали на «доверчивость» французов и сожалели (иногда не без нотки некоего злорадства) о том, что гражданское население вместо того, чтобы подняться на борьбу с интервентами (поверив наполеоновской прессе), предпочло без сопротивления открывать ворота городов (поверив обещаниям союзников). Конечно, такая схема слишком примитивна: мотивация поведения французов определялась не только убедительностью той или иной пропаганды. Если французы в те времена любили выражаться «врет, как бюллетень», имея в виду официальные сообщения наполеоновской прессы, то с чего бы они вдруг просто так поверили «афишам» союзников? Дело, конечно, не в одной пропаганде союзников по антинаполеоновской коалиции. Но, тем не менее, свою роль она все же сыграла: командование союзников, по крайней мере, стремилось сделать все возможное, используя «и кнут, и пряник», чтобы не вызвать во Франции массового народного сопротивления оккупантам.

167

При этом тезис о расхождении между прокламациями союзников и практикой поведения оккупационных войск нередко основывается на цитатах из французских газет.

Не успела закончиться военная кампания 1813 г., как союзники начали подготовку (в том числе и пропагандистскую) новой кампании. Уже 1 октября 1813 г. в Париж, Лион, Нант, Бордо, Страсбург рассылаются послания, в которых утверждается, что силы союзников столь велики, что у Бонапарта нет шансов на победу [168] .

9 ноября Меттерних отправил Наполеону свои «франкфуртские предложения». Главное из них - Франция сводится к «естественным границам» (Рейн, Альпы, Пиренеи). Опубликованные в Moniteur эти весьма умеренные «предложения» союзников были многими французами восприняты с воодушевлением. И министры, и военные, включая начальника штаба армии Бертье, советовали Наполеону заключить мир. Но расчет союзников был как раз на то, что Наполеон из гордости откажется и противопоставит себя общественному мнению французов.

168

Могилевский НА. От Немана до Сены: заграничный поход русской армии 1813-1814 гг. М., 2012. С. 171.

М.-П. Рей пишет, что это под личным влиянием Александра I союзники решили прибегнуть к оружию пропаганды. Императора же России, в свою очередь, на это подвиг «большой знаток, французской ментальности», проживший несколько лет в Париже в качестве доверенного лица русского императора и военно-дипломатического агента, - генерал-адъютант Александр Иванович Чернышев [169] . По прибытии в генеральную квартиру во Франкфурт-на-Майне в ноябре 1813 г. он представил Александру I записку, в которой предлагал принять декларацию, которая бы успокоила французский народ [170] . Обращаясь к Александру I как к «освободителю Европы», он писал, что нельзя дать Наполеону время внушить несчастным французам ложные представления о предлагаемых союзниками условиях мира (о разделе Франции и т. п.): к несчастью, «легкомысленный и легковерный характер французов» делает их жертвами обмана со стороны правительства, в то время как союзники ничего не делают, чтобы разрушить выдуманное Бонапартом. Такой вывод Чернышев сделал, по его собственному признанию, из общения со многими пленными, «достаточно образованными и думающими людьми». В этих обстоятельствах было бы хорошо, если бы Александр I, «будучи душой и главой священной лиги», инициировал подготовку бумаги, в которой бы от имени всех союзников заявлялось о чувствах, что движут ими в этой войне. Французов надо убедить, что союзники не имеют никаких намерений унизить эту нацию, что идея доминирования над европейскими народами не принесет французам счастья, что она противоречит естественному порядку вещей. Манифест сей, по мысли Чернышева, должен был заканчиваться ясной и четкой декларацией об условиях мира. Комбинируя геополитические и психологические аргументы, Чернышев подчеркивал необходимость придерживаться миролюбивых интонаций. Он довольно четко обозначил главную задачу: надо разорвать связи между узурпатором трона и народом; в итоге французы должны были сами убедиться, что «единственная причина продолжения войны - эгоизм Наполеона». Таким образом, заканчивает Чернышев, Александр I пойдет на врага, держа в одной руке пучок молний Юпитера, а в другой оливковую ветвь мира [171] . М.-П. Рей, которая обильно процитировала эту записку Чернышова, приходит к выводу, что ее «эхом» будет Франкфуртская декларация [172] .

169

Рей МЛ. Царь в Париже... С. 50-53.

170

Рапорт составлен до 8 (20) ноября 1813 г. См.: Безотосный В.М. Наполеоновские войны. М., 2012. С. 297.

171

Докладная записка А.И. Чернышева императору Александру I // Сборник Русского исторического общества. 1906. Т. 121. С. 232-235.

172

Рей М.П. Царь в Париже... С. 51.

1 декабря 1813 г. увидела свет Франкфуртская декларация, в которой обозначен главный враг союзников: война ведется не с Францией и французами, а с Наполеоном, стремящимся к гегемонии в Европе [173] .

В этом документе говорилось, что французское правительство должно остановить новый набор 300 000 призывников и не провоцировать союзные державы, готовые перед всем миром обнародовать соображения, которыми они руководствуются в этой войне, - принципы, которые лежат в основе их поведения. «Союзные державы воюют не против Франции, а против известной всем превосходной силы, которою Император Наполеон, к несчастью Европы и Франции, слишком долго пользовался вне пределов своего Государства» [174] .

173

Русский текст опубликован: Санкт-Петербургские ведомости. 1813. 19 декабря. № 101.

174

На этой фразе из декларации обычно и акцентируют внимание историки. См.: например: Weil М.-H. Ор. cit. T. 1. Р. 5. Рей М.П. Царь в Париже... С. 51.

Победы привели армии союзников к Рейну, к границам Франции. Первым желанием союзных суверенов является предложить мир императору французов. Союзные монархи желают, чтобы Франция была «велика, сильна и счастлива». Они хотят, чтобы возродились французские торговля и искусство, чтобы французы были счастливы, «ибо спокойствие великого народа неразлучно с его благоденствием». Но и союзные державы также хотят наслаждаться свободой, счастьем и покоем. Они хотят, чтобы мир был основан на мудром балансе сил и охранял впредь народы от тех бесчисленных зол, что в течение 20 лет потрясали Европу. Союзники не оставят оружие, пока не добьются сей благородной цели их усилий, пока «твердые правила не восторжествуют над тщеславными требованиями, доколе наконец священные договоры не обеспечат в Европе истинного мира!» [175] Эта идея - союзники несут с собой мир - будет на разные лады повторяться из прокламации в прокламацию.

175

Декларация эта вошла в различные сборники документов, публиковалась в качестве приложения к исследованиям или просто щедро цитировалась на страницах книг. См: Koch С.-G. Histoire abregee des traites de paix, entre les puissances de l’Europe, depuis la Paix de Westphalie. Bruxelles: Gide, 1818. T. 10. Р. 370-372; Develay V. Op. cit. Р. 223-225; Rey P.-M. 1814, un tzar a Paris... Р. 70-71.

Союзники готовились к вторжению и стремились, выражаясь словами Меттерниха, «воздействовать на дух Франции» [176] . Поэтому главное, что обещалось во Франкфуртской декларации, - сохранение Франции сильной, богатой и счастливой, в границах до 1792 г.: никто не собирался «уничтожать и расчленять Францию». Как констатирует М.-П. Рей, объясняя французскому народу мотивы вторжения, Франкфуртская декларация ставила целью если не привлечь французов на свою сторону, то хотя бы добиться их нейтралитета [177] . Исследовательница подчеркивает идейную роль Александра I: «Хотя текст и был составлен под руководством Меттерниха, он, тем не менее, как в стилистическом, так и в политическом плане несет на себе отпечаток влияния царя». Об этом свидетельствуют аллюзия на необходимость для «справедливого равновесия» установления мира «благородного» и «великодушного» и почти мистическая идея «священных договоров» [178] .

176

Аналогичная пропаганда велась и в других землях: массово издавались и распространялись обращения к населению Польши и Германии. В них подчеркивалась освободительная миссия русской армии. Сообщалось, например, что специальным указом Александр I амнистировал всех тех поляков, которые служили Наполеону.

177

Rey Р.-М. 1814, un tzar a Paris... Р. 70.

178

Ibid. Р. 71-72. Рей М.П. Царь в Париже... С. 52. Союзники не будут мстить французам, а заплатить за все должен лишь Наполеон... Эту мысль Александр I поводил последовательно: 31 марта 1814 г. об этом говорилось на встрече в Бонди с префектами Паскье и Шабролем, умолявшим пощадить Париж... См.: Рей М.-П. Царь в Париже... С. 16.