1914–2014. Европа выходит из истории?
Шрифт:
Тем не менее в XXI в., в ходе второй волны глобализации, как и во время ее первой волны, вопрос о мировой гегемонии не может не встать. Разница в том, что теперь на него нет простого ответа. Неоконсервативные аналитические центры (think tanks), которые напророчили миру «новый американский век» (new American century), ошиблись. Выведя войска из Ирака и Афганистана, США окончательно продемонстрировали, что теперь их удел – максимально откладывать медленный, но неуклонный закат. Соглашение между Америкой и Россией о химическом разоружении Сирии демонстрирует, что времена, когда была одна сверхдержава, ушли в прошлое. Задача, стоящая перед президентом Обамой, обеспокоенным прежде всего тем, как сдержать усиление Китая, состоит в том, чтобы найти для США место в многополярном мире, где они еще долго останутся самым мощным и ключевым игроком. Америка будет намного сильнее других держав, но уже ясно, что наступающий XXI в.
Судьба Европы
Может ли перестановка в иерархии великих держав в XXI в. вновь привести к мировой войне? Станет ли он столетием, когда Европа, еще сто лет назад властвовавшая над миром, окончательно сойдет с исторической арены? Она уже, похоже, смирилась с тем, что в длительной перспективе (пять лет? десять?) ее экономический рост будет предельно низок (0,5–1 %, по данным Патрика Артюса). Вот уже тридцать лет она переводит свои производства в развивающиеся страны. Ее доля на мировом рынке снижается. Этот выбор связан с демографическим упадком Старого Света, чья доля в мировом населении (7 % против 20 % в 1914 г.) будет сокращаться и впредь. Одновременно Европа отказывается от собственной оборонной политики и каких-либо внешнеполитических амбиций. Все это говорит о деморализации ее институтов и о том, что она смирилась с ролью одной из окраин Американской империи. Однако более внимательный анализ перестановки силы в иерархии мировых центров показывает, что в самом центре Европы есть страна, которая шаг за шагом вернула себе роль великой экономической, торговой и даже политической державы, – это Германия.
Вспомним о том, что Германия с 1872 (2492 миллиона рейхсмарок) по 1913 г. (10097 миллионов) увеличила свой экспорт в четыре раза. Стартовав в 1950 г. всего с 11374 миллиардов дойчмарок, ФРГ к 1969 г. вышла на уровень около 100 миллиардов в текущем значении.
C 1970 по 1989 г. экспорт ФРГ увеличился почти в пять раз: со 109 до 507 миллиардов дойчмарок. Со времени объединения Германии в 1990 г. по сегодняшний день он вырос еще в четыре раза, достигнув 1097 миллиардов евро в 2012 г. (т. е. около 2200 миллиардов марок), увеличившись по сравнению с 1970 г. в двадцать раз (опять же в текущем значении). Чтобы оценить эти успехи, стоит вспомнить, что инфляция оставалась в Германии низкой и редко превышала 2 % в год. В реальном выражении немецкий экспорт за 40 лет увеличился более чем в десять раз.
Германия, вставшая на индустриальные рельсы в конце XIX в., все больше специализируется на товарах высшей категории в трех секторах: химии, механике и автомобилестроении. Экспортируя 47 % своей продукции [128] , она входит в клуб крупнейших торговых держав, долго была вторым экспортером мира после США, но давно уже их обошла и лишь недавно уступила первое место Китаю.
Эти впечатляющие достижения следует рассмотреть в историческом контексте: потерпев поражение в двух мировых войнах, Германия, которой было за что взять реванш у истории, наконец смогла «выиграть мир» [129] . Мир, чьими плодами она давным-давно могла бы уже наслаждаться, если бы сумела изгнать древних демонов, овладевших умами ее руководства. Но могут ли экономические достижения конвертироваться в политические ресурсы? То, что Германия de facto является лидером стран еврозоны, просто отражает экономические реалии. Но стремилась ли она к этому лидерству? Каковы ее цели? Уверена ли она в них? Принимает ли она во внимание общие интересы Европы? Стремится ли она их учитывать? Нет ли опасности, что вес Германии – по законам, которые стольким же обязаны политике, сколько физике, – вновь разбалансирует континент? Здесь вряд ли стоит искать далеко идущий геополитический замысел. Идея «немецкой Европы» кажется невозможной. Построить «европейскую Европу» никто не пытался. Скорее, в будущем ее ждет просто историческое небытие.
128
CEPII. L’'Economie mondiale 2013…
129
Quatrepoint J. – M. L’Allemagne a gagn'e la paix // Le D'ebat, 2012, № 168.
Но не является ли возвращение Германии в клуб экономических лидеров мира всего лишь мимолетной иллюзией, скрывающей неизбежную маргинализацию стареющего континента, скованного бессильной политической системой и лишенного всякого видения будущего, а в конечном счете не ускоряет ли Германия закат Европы? Какова в XXI в. будет судьба Старого Света, зажатого между США и Китаем и парализованного своими институциями?
Будущее демократии
Через судьбу Европы вторая волна глобализации ставит последний вопрос, на который первая глобализация не дала ответа: как в глобальном капиталистическом
Сьюзен Бергер [130] попыталась доказать, что первая волна глобализации не препятствовала социальному прогрессу: социальные гарантии, восьмичасовой рабочий день, подоходный налог и даже некоторое сближение зарплат по обе стороны Атлантики и внутри самой Европы. Однако все это затронуло лишь европейские и европейские по происхождению нации на других континентах… Бергер, кажется, забывает о том, что разрыв в доходах и имущественном положении между индустриальными странами лишь увеличивался, и тем более упускает из виду жестокость колониальной эксплуатации и настоящее «ограбление мира» (Жак Берк), к которому в силу своей природы вел колониализм. Что еще важнее, она не замечает того, что демократия не смогла остановить скатывание к катастрофе 1914 г., которую можно списать на пережитки феодализма лишь ценой колоссального упрощения. Чтобы избежать войны, требовалась демократия, способная взяться за титаническую задачу глубокого политического и экономического переустройства индустриальных обществ. Цитаты социалистических лидеров того времени, которые приводит Бергер, часто свидетельствуют о том, что люди способны до бесконечности убаюкивать себя иллюзиями и громкими, но совершенно пустыми словесами (что не отрицает того, что утопия действительно им нужна). Чтобы удовлетворить потребность масс в безопасности и правосудии, потребуется еще тридцать лет: новый курс, государство всеобщего благосостояния, а во Франции – программа Национального совета Сопротивления… Чтобы добиться окончательной деколонизации, пришлось ждать еще дольше. Дабы двигаться в будущее, реализм и утопия одинаково необходимы.
130
Berger S. Notre premi`ere mondialisation…
Тот же усиливающийся разрыв в доходах и имуществе характерен и для второй волны глобализации. Она во многих отношениях еще менее управляема, чем первая. Помимо ООН, эпоха демократии не создала никакого «высшего эшелона», который смог бы прийти на смену нациям. Да и Организация Объединенных Наций зовется так не случайно: она призвана «организовывать нации» именно потому, что из них складываются любые международные институты, и именно в них воплощена демократическая легитимность. Во множестве стран до демократии еще очень и очень далеко. Однако то, что американцы называют глобализацией, не ставит ли под сомнение демократию даже у наций, которые давно ей верны?
На что демократия еще способна в Европе? Во многих странах ее, похоже, уже списали со счетов. Франция, которую Маркс некогда называл «политической нацией par excellence», сама столкнулась с этим в 2005 г. Отныне не стоит ждать, что выборы действительно будут влиять на положение дел. Какое землетрясение должно случиться, чтобы между США и Китаем возникла жизнеспособная Европа? Может ли статься, чтобы Европа, где 2500 лет назад родилась сама идея демократии, и Франция, где чуть более двухсот лет назад совершилась революция, незаметно сошли с исторической арены?
Есть ли шанс на то, что в ходе второй волны глобализации, подобно тому, как это произошло в ходе первой, Европа, хотя бы отчасти, будет определять вектор грядущего?
Глава VII
Вопрос о гегемоне в XXI веке
То, что в начале XXI в. на историческую арену выходят страны, которые последние столетия находились под европейским владычеством, – результат второй волны глобализации, однако дело не только в ней: нации с тысячелетней историей, не забывшие о величии своих древних цивилизаций, стремятся вновь занять достойное место в мире.
Глобализация в той форме, которую она приняла в конце XX в., была задумана и инициирована США, стремящимися открыть, а то и взломать внешние рынки для своих товаров и капиталов. Основной механизм подобного проникновения – прямые иностранные инвестиции (IDE). Они выражаются не только в притоке средств (в Китае 2000-х гг. – около 60 миллиардов долларов в год, т. е. 2,5 % ВВП страны), но и прежде всего в импорте технологий, необходимых для модернизации экономики развивающихся стран.
В обмен страны, где обосновываются западные транснациональные корпорации, представляют дешевую и сверхдешевую рабочую силу, часто лишенную какой-либо социальной защиты и трудящуюся в таких же бесчеловечных условиях, как те, что господствовали в Европе в начале индустриальной революции. Однако феномен стремительного роста этих стран нельзя понять без учета активной политики их правительств, движимых национальными амбициями, которые лишь усиливаются оттого, что большинство динамично развивающихся стран некогда были империями (Китайская империя, Османская империя, Персидская империя, Империя Великих Моголов и Индийские султанаты, Аннамская империя и т. д.), и память о них не исчезла после их краха. Исключениями из этого правила служат молодые нации, как Бразилия или ЮАР, чьи экспансионистские амбиции ничем не уступают державам, упомянутым выше (но, возможно, не столь реалистичны).