1916. Война и Мир
Шрифт:
Дядя императора, великий князь Николай Николаевич, тоже о войне грезил. Командовал он полком синих кирасир. Кони в том полку медведями назывались, потому как были громадными. Воины все – богатыри, один к одному. И сам Николай Николаевич – седой красавец роста высоченного – рвался в бой. Сколько можно на охоте душу отводить, сотнями зайцев истреблять с косулями? Кровушки хотелось ему человеческой. Городов и стран захваченных. Армий огромных, через всю Европу марширующих.
Внутреннему взору рисовалась великолепная картина: идут подчинённые Николаю Николаевичу войска через какую-нибудь
Ещё с императором Александром Третьим, которого Миротворцем прозвали, бесполезно спорил Николай Николаевич, к войне толкал. Да где там! Александр тоже статью богатырской вышел – гигант, косая сажень в плечах. А уж если гаркнет или кулаком пудовым по столу грохнет – у любого поджилки задрожат, даже у воинственного синего кирасира.
Вот сын Александра и племянник Николая Николаевича, император Николай Второй, не в их породу пошёл здоровьем. Маленький какой-то, тихий. Голос повышает разве что перед строем, когда с производством в офицеры поздравляет. Но упрямый – в отца. И так же воевать не хочет. Согласился один раз, когда с японцами Дальний Восток делили, так до сих пор переживает. И на Балканы ни в какую. Ни к чему, говорит, народ зря губить…
…так пусть народ и объявит ему, что желает воевать! Желает братьям-славянам помочь, руку помощи подать всем православным! Пусть русский мужик скажет, что готов хоть сейчас бросить соху – и под ружьё! Пусть Распутин этот, уж коли слушает его речи государь, голосом народным замолвит словечко за благодетелей своих – за княжон черногорских и за великого князя. Чай, не забыл ещё, кто его мыться приучил и одеваться, как подобает… кто в палаты царские ввёл…
И ещё в одном деле крепко надеялся на Распутина Николай Николаевич. Княжна Анастасия в браке с герцогом Лейхтенбергским состояла и детей имела от него. Только за спиной у герцога её отношения с великим князем всё ближе становились – уже и не утаить. Блудили напропалую. Вот кабы император помог с разводом дело уладить, да разрешил Николаю Николаевичу на Анастасии жениться!
Опасался великий князь гнева тихони-императора. Уж если государь любимого дядю своего Павла Александровича не пощадил, за женитьбу против царской воли лишил чинов и въезд ему закрыл в Россию, – с Николаем Николаевичем точно церемониться не станет!
Тем более, даже не в герцоге-рогоносце дело, а в том, что сестра Анастасии – княжна Милица – замужем за братом Николая Николаевича, великим князем Петром Николаевичем. А церковь запрещает родным братьям жениться на родных сёстрах. Знамо дело: как первая пара обвенчалась, так вторая уже – кровные родственники. Какая между ними женитьба? Грех! Вот и надеялся великий князь, что уговорит государя сибирский мужик.
Только понемногу выясняться стало, что Распутин-то себе на уме. И болтает всё, что хочет и что думает, а не то, что наказано. И во дворец уже иной раз его везут без сопровождения – и ещё, и ещё раз. А уж о чём меж собой император с братом Григорием беседуют – одному богу ведомо.
Вот с этим ни черногорские княжны, ни кирасир Николай Николаевич примириться никак не могли.
Глава XXIII.
– Я себе так представляю, – басил Маяковский, подкрепляя слова энергичными взмахами кулака, – все эти облачка, цветочки и сюсюканья нам ни к чему. Как вы давеча справедливо заметили – за борт! Смотреть на жизнь из окна и слёзки точить – от горя, от умиления, всё равно, – это не искусство. Искусство должно быть внутри жизни. Вмешиваться в жизнь должно. Управлять, переиначивать! Это как… как обряд, понимаете? Как ритуал. Вот представьте. Собралось племя. Все косматые, в шкурах, с топорами каменными. Горит огромный костёр. А перед костром – шаман. Жрец. И все ловят каждое его слово. Каждое! Потому что у него каждое слово… нет, не на вес золота, золота они же ещё не знают… в общем, от каждого его слова зависит их жизнь. Как он скажет, так и будет. Не вождя слушают, не старейшину – его! Вот таким должно быть искусство. Поэзия такой должна быть, чтобы каждое слово ждали и ловили!
Бурлюк шёл рядом с Маяковским, не перебивая. Из дома на Пушкинской они отправились по Невскому в сторону Адмиралтейства и свернули влево на Морскую. Жара плыла по-прежнему.
Дойдя до Исаакиевской площади, сделали привал, посидели на скамеечке в палисаднике. Покурили, любуясь на слепящую золотом куполов махину собора. Осмотрели только-только достроенную рядом с «Англетером» гостиницу «Астория», которую собирались открыть к празднику трёхсотлетия императорского дома. Поглазели на скульптуры, венчавшие германское посольство напротив.
Двинулись дальше, обогнули конный монумент Николая Первого перед Мариинским дворцом, перешли широченный, в сто саженей, Синий мост и скоро с Вознесенского проспекта повернули направо, в Офицерскую улицу.
– Поэт титанической личностью должен быть! – продолжал Маяковский. – Поэт – это пророк. Тринадцатый апостол, если угодно. В конце концов, поэт – это с большой буквы Творец! Он создаёт новый мир. Ведь владеть словом – это и значит владеть миром. Не может пророк, владеющий миром, вот об этом стишки кропать!
Он ткнул пальцем в сторону витрины цветочного магазина. Под вывеской знаменитой фирмы Эйлерса пестрело великолепие бесчисленных роз, орхидей и лилий; две симпатичных цветочницы в форменных фартуках опрыскивали цветы и зелень из пульверизаторов и неслышно смеялись за стеклом…
– Сурово, Владим Владимыч, – сказал Бурлюк. – Творец, говорите; Создатель мира… Претендуете на роль господа бога?
– Бога нет, – отрезал Маяковский.
– Сказали бы уже, как Заратустра: бог умер… Ницше читали? Нет? Вернёмся в Москву, дам вам книжечку… Смотрите-ка, что получается. Вы собираетесь сотворить новый мир. Надо полагать, более справедливый и прекрасный, чем наш, иначе зачем тратить силы… Но для кого?
– Что – для кого?
– Для кого вы создадите этот мир? Для себя одного? Или ещё для кого-то?
– Для всех!
– Для всех? Для народа? Так народ придёт в этот ваш новенький, с иголочки, чистенький мир и начнёт в нём плевать, гадить по углам, сапожищами грязь развозить, окурки и от семечек шелуху разбрасывать… Приятно вам будет? А ещё народ говорить станет, что мир-то ваш – так себе! Одному то не понравится, другому это… На всех не угодишь. Попрекать начнут: мол, сулил золотые горы… Много вы памятников пророкам видели? Отвечайте, отвечайте!