1917 год. Распад

Айрапетов Олег Рудольфович

Ответом на эти заявления стали заверения во взаимной любви вроде стихотворения «Вождь», посвященного военному реформатору революции:

«Речь его источник жизни Всех сближает и роднит,

К погибающей отчизне Властно граждан всех манит!

И, зажженные словами,

Рати грозные встают Окрыленные мечтами Знамена свои несут!

С ними вместе вся Россия Поднимается на бой За надежды золотые,

За свободу и покой!

Так зови же, вождь народный,

За страну вперед зови!

Верь, пойдет народ свободный,

Полный веры и любви!»²⁹

Керенский был доволен собой, и тем более неприятной для него оказалась оппозиция генералитета. 15 (28) мая, через 5 дней после принятия «Декларации прав солдата», Гурко подал

рапорт Верховному главнокомандующему и копию его переправил министру-председателю. Генерал заявил, что при подобных условиях он не может отвечать за вверенные ему войска³⁰. Гурко и раньше не отличался желанием участвовать в революционной демагогии. О его отношении к переменам можно судить по приказу от 1 (14) апреля 1917 г., в котором он говорил о необходимости усиления контроля над сохранением военной тайны: «За последние дни, когда решается судьба России, быть ли ей независимой, свободной и могущественной или порабощенной, разбитой и униженной, обнаружилось, что многие стали забывать уроки прошлого»³¹. Правильнее было сказать, что многие не проходили эти уроки, а многие не сделали из них правильного вывода.

4 (17) мая В. И. Гурко вынужден был отдать очередной приказ по армии. Один из командиров бригад Западного фронта отдал распоряжение снять красные банты перед инспекторским смотром, за что немедленно был арестован по требованию толпы. Гурко был возмущен: «Хотя такого приказа делать не следовало, тем не менее требование генерала основывалось на точном выполнении правил о форме одежды и не могло служить причиной самоуправного нарушения дисциплины, недопустимой ни в одной благоустроенной армии в самых свободных странах. Отданное приказание необходимо было сперва в точности исполнить, а затем его обжаловать. И от того обстоятельства, что команда собралась бы один раз без бантиков, свобода не пострадала бы. От невыполнения приказа пострадала дисциплина, и со временем может пострадать и самая свобода»³². Столь последовательная позиция генерала была неприемлемой для революционной демократии.

В приказе по армии и флоту от 23 мая (5 июня) глава Временного правительства заявил: «Такое заявление (имеется в виду рапорт Гурко. – А. О.) в настоящее время совершенно недопустимо. Главнокомандующий облечен высоким доверием правительства и, опираясь на него, должен все свои усилия направлять к достижению возложенных на него задач… Без нравственной ответственности перед родиной генерал Гурко не может более занимать своего высокого и важного поста»³³. Как было возможно опираться на Временное правительство, еще раз показали последующие действия Керенского: он распорядился понизить Гурко, назначив на пост не выше начальника дивизии. Этот свой шаг он предпочел подать как своего рода благодеяние: «Подобной мерой Временное правительство нашло возможным ограничиться лишь в виду прежних боевых заслуг генерала Гурко; впредь же поступки начальствующих лиц, подобные заявлению названного генерала, будут караться с еще большей строгостью вплоть до назначения их на самые низшие должности»³⁴.

Почти одновременно с Гурко настала и очередь Алексеева. В принципе вопрос о новом Верховном был решен во время поездки на Юго-Западный фронт, из которой Керенский возвращался через Могилев. В ходе встреч с министром А. А. Брусилов сделал все от него зависящее, для того чтобы продемонстрировать свою лояльность новым властям. При встречах с представителями революции он любил повторять, что был первым русским генералом, который потребовал от императора отречения³⁵. В конце месяца Брусилов, уже поддержанный Л. Г. Корниловым, пытался доказать приехавшему в Россию Э. Вандервельде преимущества нового порядка для внутренней службы армии³⁶. Весьма сомнительно, что эти восторги носили искренний характер. Тем не менее своего Брусилов добился: он стал фигурой, на которую поставил Керенский.

Подготовка к смещению Главковерха происходила

на фоне обострявшегося противостояния офицерского съезда в Ставке с курсом Временного правительства. 14 (27) мая в результате обсуждения доклада о дисциплине в армии был сделан вывод о том, что армия пришла к развалу, что пришедшие из Петрограда лозунги привели к тому, что «темные солдатские массы недоверчиво относятся ко всякому, кто говорит за войну, будь то офицер или солдат»³⁷. Съезд все больше и все очевиднее раздражал сторонников революции. 17 (30) мая один из его делегатов – прапорщик Никитин – поставил вопрос об ответственности за случившееся: «Приказ № 1 развалил армию в один день. Говорят, что это ошибка. Но есть ошибки и ошибки. Прежде губернаторов, по ошибке расстрелявших несколько человек, назначали в Сенат. А теперь по ошибке разрушена вся наша армия, подставлена под удары врага. И что же? Виновников этой ошибки тоже делают сенаторами». Эти слова вызвали аплодисменты офицеров и шум негодования солдат³⁸.

18 (31) мая съезд принял ряд резолюций («О принципах командования», «О состоянии армии»), в которых говорилось о том, что армия должна получать приказы только от военных начальников, что необходимо обеспечить восстановление их власти, что в настоящий момент наблюдается полная потеря дисциплины, упадок воинского духа, потеря доверия к офицерам и, как следствие, «сведение авторитета начальника к нулю»³⁹. 20 мая (2 июня) съезд принял резолюции «О единении солдат и офицеров», «О восстановлении дисциплины», призывавшие ради победы в войне восстановить дисциплину в армии, не останавливаясь перед использованием «самых суровых наказаний»⁴⁰.

22 мая (4 июня) 1917 г. офицерский съезд в Могилеве завершил свою работу. Его закрывал А. И. Деникин, выступивший с горячей речью в защиту русского офицера: «Пусть же сквозь эти стены услышат мой призыв строители новой государственной жизни. Берегите офицера, ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности, и сменить его может только смерть»⁴¹. Ответ на этот призыв последовал незамедлительно. В тот же день Алексеев был все же смещен, причем прибывший за два дня до того в Могилев Керенский ни словом не обмолвился во время встречи с Главковерхом, что готовит его смещение. Впрочем, Керенский не делал секрета из своих планов для своего окружения⁴². Он приехал в Ставку с Юго-Западного фронта с готовым уже решением. Диалог с Брусиловым доказал ему правильность готовящейся смены⁴³.

«Кадровое решение» сопровождалось травлей Алексеева, Гурко и Драгомирова, которую начали Советы и их печать⁴⁴. Уход Алексеева вызвал у левых всплеск радости. «Мы от всей души приветствуем этот шаг, – отмечал орган большевиков Гельсингфорса. – Лучше поздно, чем никогда. Вред, нанесенный революции преступным поведением генерала Алексеева и окружающих его лиц, весьма велик. Погромная агитация ставки наделала слишком больших бед только потому, что наткнулась на стену высокой сознательности и революционности широких масс армии…»⁴⁵ Интересно, что призывы к защите Родины и отказу от внутренней борьбы перед лицом внешнего врага уже назывались погромной пропагандой.

Уходя в отставку, Алексеев обратился к армии с прощальным приказом: «Почти три года вместе с вами я прошел по тернистому пути русской армии. Переживал со светлой радостью ваши славные подвиги, болел душой в тяжкие дни наших неудач, но шел с верой в Промысел Божий, призвание русского народа, доблесть русского воина. И теперь, когда дрогнули устои военной мощи, я храню ту же веру, без нее не стоило бы жить. Низкий поклон вам, мои боевые соратники, всем, кто честно исполнил свой долг, всем, чье бьется сердце любовью к родине, тем, кто в дни народной смуты сохранил решимость не давать на растерзание родную землю. Низкий поклон вам от старого солдата и бывшего главнокомандующего. Не поминайте лихом»⁴⁶.