1937. Русские на Луне
Шрифт:
— Я этого не говорил, но если вы намекаете на то, что она подождет вас еще пару дней, то ошибаетесь. Нет. Луна, может, и подождет и с небосвода через эти два дня никуда не исчезнет, но съемки ждать так много не могут. Все готово. Приступаем.
Его опять заточили в капсулу как Ивана-дурака в бочку, но пустили странствовать не по морю-окияну, а хотя именно по морю-окияну, только космическому. Царевну вот, отца прогневившую, в спутницы не дали. Один он как перст во всей этой пустоте. Где там Спасаломская? Вспоминает ли его добрым словом или забыла?
Подводники и танкисты всегда жалуются, что у них слишком мало жизненного пространства. Окажись
Он сидел в капсуле, без света, как в темном погребе. Но там было просторно, а здесь его отовсюду стискивали стенки. Симптомов клаустрофобии он никогда не испытывал, но думал, что, останься он здесь подольше, нет, не на три дня полета, а хоть на один, то почувствовал бы первые ее проявления. Томчин пояснил, что это спускаемый аппарат. На Луну он полетит на корабле, где не то что ноги можно будет вытянуть, но и поплавать в невесомости, как в бассейне, наполненном воздухом, который отчего-то может удерживать человека на весу без всяких хитроумных сооружений типа аэроплана или дирижабля.
Все звуки за пределами капсулы превращались в шорохи и гул, разобрать отдельных слов он никак не мог, если только Томчин не начинал кричать в мегафон, отчего оглохнуть могли все, кто окружал его, но только так он мог дать Шешелю какую-то команду.
Ноги согнуты, голова чуть задрана вверх. Он чувствовал себя цыпленком в скорлупе. Разбив ее и вылупившись, он так же окажется в неведомом для себя мире. Вряд ли более враждебном, чем Земля. Скорее безразличном к нему.
Рявкнул мегафон. На этот раз Шешель слов не разобрал. Но команда была ему не нужна. Он помнил, что ему надо делать. Он приподнял руки, уперся ладошками в крышку капсулы, надавил на нее. Появился маленький просвет. Внутренности капсулы залило белым лунным светом. Томчин долго выставлял осветительные приборы, чтобы добиться такого эффекта.
Его снимали две камеры — одна снаружи и одна внутри капсулы, фиксируя момент вылупления человека. Шешель не слышал, как она включилась.
Он разогнулся. Вначале из капсулы высунулась голова в шлеме, оглянулась по сторонам, точно искала — не встречает ли кто. На него смотрело как минимум человек двадцать, но Шешелю пришлось сделать вид, что он ослеп и никого не видит.
Студия занимала павильон метров десять на десять. Пол был усеян мелким песком, скорее даже пылью, такой же серой. Изредка, как нарывы на коже, на нем вздымались небольшие кратеры. Проткни их, надави посильнее, потечет гной или магма. Но Луна — холодный камень. Там под серой пылью, сколько ни рой, огня нет. Здесь слишком холодно. Если снять костюм, превратишься в ледяную статую, будешь стоять здесь, пока крохотный с песчинку метеорит не разобьет тебя на миллиарды маленьких осколков, которые осядут искрящейся пылью на поверхность Луны. Вот что надо снимать. Эффектная бы сцена получилась.
Низко над головой нависло небо. Так хочется достать его рукой, потрогать звезды. Может, не обожжешься. До потолка метров семь. Даже на Луне будешь только зря руками махать, как птица, которая еще летать не научилась. Максимум метра на полтора подлетишь. Да и воздуха здесь нет. Держаться не за то. Звезды очень яркие. Таких с Земли не увидишь.
Шешель задрал к небесам лицо и стоял так, не делая ни одного шага, очарованный открывшимся ему видом.
Четыре осветительных прибора заливали поверхность белым. Они походили на очень яркие звезды. Они очень близко. Гораздо ближе тех, что светят с небес. Шешель ошибся. Его занесло не на Луну, а на планету, расположенную в системе четырех звезд. Сколько же он
Какие горячие звезды. Шешель, все больше покрываясь потом, чувствовал их жар. Очень яркие. Глазам больно. Нужно привыкнуть к ним.
Томчин продолжал что-то кричать. Шешель оставался глух.
Лестница выдвигалась автоматически. Она уткнулась в лунную поверхность еще до того, как Шешель открыл люк. В надутом, хоть и не полностью, бесформенном костюме идти крайне сложно. Подуй сейчас ветер, Шешель не успел бы зацепиться надутой рукой за какую-нибудь скобу на капсуле и унесся бы как мячик. Кто побежит ловить его? Хорошо, что на Луне нет воздуха и ветра нет.
Держаться за поручни приходилось лишь одной рукой. В другой он сжимал небольшой, в половину человеческого роста флажок Российской империи на металлическом древке. Флаг натянули на проволочную раму. Иначе на Луне он безжизненно опал бы. Из-за этого нести его было неудобно. Плохо, что на Луне нет ветра.
Он попятился, осторожно нащупал ногой ступеньки, точно под каждой из них могла быть припрятана мина, и, как только он коснется ее, она взорвется. Все это со стороны выглядело неуклюже, будто медведь по лестнице спускается. Цирковой медведь — вот кем он был. Куда как эффектнее спрыгнуть с капсулы, прямо на поверхность — благо высота небольшая, метра полтора всего, но такого планирования, как на Луне, не выйдет. Грохнешься тяжело, осядешь, точно разваливаться на части начал, и первыми треснули в коленных суставах ноги.
Нога уткнулась во что-то мягкое, податливое. Тонкий слой. Как сахарная пудра на пирожном. Дальше шел камень. Будто поверхность оттаяла на несколько миллиметров, а дальше шла вечная мерзлота, растопить которую не могли даже четыре огромных звезды, свети они хоть тысячу лет, хоть миллиард. Они перегорят быстрее. В них кончится энергия. Они взорвутся, осыпая серую пыль стеклянными осколками.
Шешель обернулся. Сейчас лицо его должны были снимать крупным планом. Волосы намокли от пота. Он струился по лбу. Можно вообразить, что от волнения, а не от духоты. Ему катастрофически не хватало кислорода, будто он действительно оказался на Луне, а системы подачи воздуха работали с перебоями. Открыть бы шлем и впустить в себя пустоту.
Напротив него стояли осветители, техники, операторы, Томчин и еще масса людей, которых он не знал. Все они оказались на Луне гораздо раньше его. Он опоздал, но они хотели подготовить ему достойную встречу. Вот только о хлебе с солью отчего-то забыли. Возможно, сейчас из-за их спин выйдет красавица в русском национальном костюме, в кокошнике и сарафане, поприветствует его. Походка ее будет лунной, даже без хитроумных приспособлений, выдуманных Шагреем. Зачем они ей? Ведь она и так не идет, а плывет. Шешель улыбнулся. От удушья он начал терять сознание, проваливаться куда-то, но яма эта оказалась без дна и он все падал и падал, будто выбросился из аэроплана, когда тот добрался до небес, а земля убегала из-под ног. Губы его прошептали:
— Видели бы меня сейчас ребята из эскадры — умерли бы от смеха.
Никто не разобрал его слов, но по движению губ Томчин понял, что это не та фраза, которая была в сценарии.
— Что вы говорите? Что? Это не то. Неужели вы забыли? — кричал он в мегафон. Все оглохли. Все, кроме Шешеля. Но он тоже ничего не слышал, кроме крови в своих ушах. Он встретился взглядом с глазами Томчина. Тот замолчал.
— Хорошо, — сказал Шешель. — Я помню все, — и после паузы продолжил: — Какой маленький шаг для человека, но какой большой для всего человечества.