1937. Русские на Луне
Шрифт:
— Ничего. Ничего, — успокоил Шешеля Томчин, — все будет под контролем. Мы обсудим ваше предложение. Кстати, пока вы тут прыгали, как, простите кенгуру, забегала Спасаломская. Ей очень понравилось. Она прямо-таки лучилась от восторга, увидев вас. Вы произвели на нее впечатление. Поздравляю. На днях она освободится, и мы начнем снимать вас вместе.
Шешелю показалось, что во время своих прыжков он слышал смех. Тогда он еще подумал: «Странно, что этого весельчака не останавливает Томчин и не отправляет его прочь». Теперь он знал, кто над ним смеялся. Правильно. Какие еще эмоции, кроме смеха, может вызвать человек, которого привязали веревкой к балке под потолком и при каждом шаге подтягивают, чтобы он прыгал,
— Сцена получилась превосходно, — продолжал Томчин, чтобы чуть развеять мрачные мысли Шешеля, которые отражались и на его лице. — Нам вполне для фильма хватит тех прыжков, которые вы успели сделать до падения. Переснимать не будем. — Спасибо. Уважили.
— Пожалуйста.
Шагрей, осмотрев порвавшийся трос, пришел к выводу что несколько его волокон были перерезаны, Томчин этим фактом был озадачен. Не хватало еще диверсий внутри студии. Мало ему внешних врагов, так еще и внутренние появились. Нетрудно догадаться, куда идут нити заговора и кто заказчик этой диверсии. Тот, кто перерезал канат, — лишь исполнитель. Сделать это мог кто угодно. Любой из техников. Не устраивать же каждому из них допрос с пристрастием. Все обвинения окажутся голословными, доказательств никаких и злоумышленника не найти. Не найти, если не прибегнуть к помощи одного из пыточных аппаратов Шагрея. Неужели конкуренты обзавелись шпионом в его студии? Значит, им известен каждый его шаг. Может, обратиться к помощи Шагрея?
Тем временем, переодевшись и смыв грим, Шешель встретил в коридоре студии Спасаломскую.
— Вы так заняты на съемках, бравый майор военно-воздушных сил, что не видите ничего вокруг.
— Маленькое уточнение. Я теперь не в военно-воздушных, а в космических служу, и не майор, а половник, — сумел-таки парировать Шешель эту словесную подачу Спасаломской.
— Учту. Поздравляю с повышением.
— Спасибо. И я скорее сказал бы, что это вы так заняты на съемках, что у вас нет ни минуты свободного времени.
— Обещаю, что вскоре мы приступим к совместным сценам.
— Жду не дождусь. Считаю каждое мгновение. Хорошо бы отрепетировать что-нибудь до начала съемок.
— М-м-м… на сегодня, судя по вашему виду, рабочий день у вас закончился?
— Зрите в корень.
— Тяжело Луну покорять? — Спасаломская кивнула на ссадину на лбу Шешеля.
— Признаться, нелегко. Поджидают всяческие неожиданности, предусмотреть которые даже гений инженерной мысли, коим, на мой взгляд, и является Шагрей, увы, не может. Но тем интереснее. Мир стал бы пресным и неинтересным, если бы мы знали обо всем, что в нем будет происходить.
— О, что это вас потянуло на философские размышления? Я вовсе не давала для этого поводов. Верю в вас, и, похоже, Томчин возлагает на вас большие надежды. По крайней мере, мне он личного водителя не предлагал и авто служебное не выделял.
— Позвольте исправить это досадное упущение нашего работодателя и предложить себя в качестве вашего личного водителя.
— Пожалуй, я соглашусь, — после небольшой паузы, делая вид, будто раздумывает, сказала Спасаломская, — вашему водителю хорошо живется. Вы совсем его не загружаете. Другие звезды нашей студии, к коим я себя из-за скромности не отношу, заставляют своих водителей каждый вечер то по ресторанам себя возить, то по театрам, а то и на просмотры картин, в которых они играют. Знаете, от этого они удовольствие получают, а еще большее, когда их в зрительном зале узнают, вначале автографы раздавать начинают, а потом, когда поклонников становится слишком много и они готовы прямо-таки на части своих кумиров разорвать, чтобы хоть лоскуток одежды на память заполучить, приходится им спешно ретироваться. Адреналина в крови получается от таких встреч много. Хватит для дальнейшей плодотворной работы. Водителям вот только приходится в таких случаях выступать еще и в качестве телохранителей, а за это им никто не доплачивает. Безобразие. И куда только профсоюзы смотрят? На мой взгляд, сидели бы они в авто, смотрели бы, как толпа общается со звездой синематографа, и не вмешивались. Право же, если звезда такая не переживет подобной встречи, большой беды не будет. Новая звезда появится. Как вы думаете?
«Эх, какой у нее острый язычок, — подумал Шешель, — про новую звезду явно на меня намекает», а вслух сказал:
— Что вы, Елена. Нельзя так транжирить золотой запас страны, а именно к нему склонен я относить звезд синематографа.
— Скорее не страны, а… ну не будем уточнять.
— Может быть. Может быть. Уточнять не стоит. Но тем не менее звезда доставляет населению радость. Чтобы появилась новая — необходимо соответствующие условия создать, а это довольно трудно. Вы, забыл спросить, не любите свои фильмы смотреть в обычных кинотеатрах?
— Боитесь, что придется меня защищать от поклонников?
— Нисколько. Напротив — почту за честь и живота не пожалею, чтобы уберечь здоровье очаровательной женщины, лучше которой, хоть весь свет обойдешь, не найдешь.
— Не повезло вам. Ненавижу свои фильмы.
— Жаль. Я вот другого мнения. Куда вы хотите сегодня поехать?
— Вечер хороший. Теплый. Я бы гулять пошла. Бросила бы авто где-нибудь. Гулять бы отправилась, но…
Она сделала паузу будто задумалась, а на самом деле кокетничала, полагая, что Шешель догадается, как должна завершиться эта фраза. Шешель оказался редкостным тугодумом или только притворялся.
— Боюсь, что нам спокойно погулять не дадут, — наконец закончила Спасаломская.
— Тогда театр или кино.
— Что вы. Что вы. Последнее отпадает. Я же говорила вам, что не отношу себя к тем, кто любит смотреть себя на экране. Мне достаточно того, что Томчин заставляет меня просматривать каждую отснятую сцену с моим участием и даже дубли, которые ему не понравились и в итоговый вариант не вошли, а после этого мы еще смотрим и весь смонтированный фильм.
— Но ведь есть фильмы, где вы не играете?
— Смотреть фильмы конкурентов — не патриотично.
— Так, значит, театр?
— Да. Пока доберемся до центра, решим, какой именно. У вас есть пожелания?
Это походило на предложение последнего слова подсудимому перед вынесением приговора, причем суд уже все для себя решил и это последнее выступление ничего не изменит. Но Шешель от последнего слова отказываться не стал.
— Большой, — рискнул он.
— Согласна, — неожиданно услышал он в ответ.
Когда они шли к театру, то возле входа его толпилось как минимум вдвое больше людей, чем мог вместить зал, и самым модным вопросом, с которым обращались друг к другу, было «не как поживаете?», а «нет ли лишнего билетика?»
«Как же мы пройдем?» — огорчился Шешель, понимая, что в театральную кассу идти нет никакого смысла. Его на смех поднимут, вздумай он, протиснувшись к окошечку, за которым сидела билетерша, и попроси он у нее два билета на лучшие места.
«И на галерке давно все распродано на неделю вперед. Вот приходите дней через десять, тогда, может помогу», — скажет она. В чем же тогда работа ее заключалась, если билетов нет. На кассе можно табличку соответствующую повесить и все.
— Ничего, — сказала Спасаломская, словно мысли Шешеля читать умела, — это не беда. Она увлекла за собой Шешеля, просочилась к входу. Контролер, увидев ее, вытянулся по стойке «смирно», расплылся в улыбке, позабыв, что в руках у него билеты, а возле него стоят люди и ждут, когда же он наконец позволит им войти. Он коснулся рукой форменной фуражки, чуть приподнимая ее.