1937. Русские на Луне
Шрифт:
Вернувшись домой, она набирала полную ванну теплой воды, нежилась в ней и пребывала в таком состоянии не менее часа, пока не затихали ноющие от усталости ноги. Дважды она засыпала, положив голову на край ванны, и просыпалась только глубокой ночью, когда кожа уже впитала так много воды, что распухала и покрывалась глубокими морщинами. Она пугалась, что могла во сне соскользнуть вниз, голова ее погрузилась бы в воду и она не заметила бы, как захлебнулась. Какое отвратительное зрелище она будет представлять, когда в дом, обеспокоенный ее отсутствием, вломится Томчин, и, не дай бог, сопровождать
Она растирала кожу полотенцем, но вода все сочилась и сочилась, точно из пор вытекала. Полотенце становилось тяжелым, его приходилось отжимать. Кожа розовела, разглаживалась.
Город за окном погружался в полудрему. Спасаломская подходила к окну, отодвигала обычно закрытую штору, смотрела вниз на улицу.
Зимой ждала, когда по накатанным на снегу колеям проедет еще одно авто, сверкнув в ночи фарами, как чудовище огненными глазами, пугая одиноких прохожих, но не гналось за ними. Они были не нужны чудовищу. Оно искало кого-то другого, а поднять вверх глаза и посмотреть на окна Спасаломской не могло или не догадывалось. Вот и носилось всю ночь по городу без пользы, а снег заметал на мостовой его следы, поэтому чудовище не понимало, что было уже здесь.
На улицу в этот час Спасаломская не выходила вовсе не оттого, что боялась на глаза чудищу попасться. Сил оставалось лишь доплестись до кровати. Здесь и заканчивался для нее этот вечер, вернее, ночь.
В свет Спасаломская выбиралась крайне редко. Эта жизнь не увлекла ее, показалась пустой, бестолковой. Желание отдохнуть пересиливало желание отправиться на прогулку по городу только из-за того, что на следующий день ей опять предстояло ехать на съемки. Синяки под глазами все равно закроет грим, но не хотелось весь день быть вялой от недосыпания.
Она читала пачки сценариев, в голове путались роли, обо всех новостях узнавала из расспросов знакомых, а о толстых романах, которые любила раньше, приходилось только мечтать, как мечтали героини этих романов о славе и известности. Глупые они.
В комоде под стопками одежд у нее хранилась записная книжка в кожаном переплете, куда она заносила события прожитого дня. Иногда она не вносила в дневник ни единого слова, листала страницы, пробегала по ним глазами, хотела что-то исправить, но если это можно было зачеркнуть на бумаге, то из памяти так просто не удалишь.
Она познакомилась со Свирским на одном из светских вечеров, куда все пришли в масках, карнавальных костюмах. Он предложил ей шампанского. Она отказалась, но ему удалось разговорить ее. Она не помнила, о чем был этот разговор.
В прорезях его маски сверкали глаза — последствия небольшой порции кокаина. В первые минуты он казался ей милым, чуть позже навязчивым, а к концу вечера она не знала, куда от него деться. Она уже жалела, что пришла сюда. Музыка ее не радовала. Когда Свирский отвлекся, она незаметно ускользнула. Но она заблуждалась, думая, что если спрятать лицо под тонким слоем разрисованного картона, то ее никто не узнает.
Свирский нашел ее и без туфельки, по которой в сказке нашлась Золушка.
Спасаломская удивлялась, как Свирский не подкупил еще служанку которая приходила убраться в ее квартире, чтобы та открыла ему двери,
Утром она просила служанку выбросить корзинки с цветами, появившиеся возле ее дверей. Случалось это каждый день. Лишь в первый раз она прочитала вложенную в один из букетов записку, пахнущую дорогим одеколоном. Он написал, что не может без нее жить, что она разбила ему сердце, но она догадалась, что среди все этих слов, а Свирский исписал три страницы, правды немного.
Продолжалось это уже не первую неделю. Служанка цветы сперва выбрасывала, а потом, решив, что не стоит добру пропадать, ведь цветы выглядели свежими, будто их только что сорвали, тайком стала переправлять их на местный рынок, отчего имела добавку к тем деньгам, что получала от Спасаломской.
Служанка боялась, что терпение поклонника иссякнет и он перестанет присылать цветы. Но, может, тогда другой появится? А лучше несколько. Такие мысли ее мучили.
Он стал постепенно перетягивать служанку на свою сторону. Спасаломская почувствовала это. Со служанкой пришлось расстаться, а новую подыскать не успела. Вот и оставалась квартира большую часть дня совсем пустой. Даже кошки никакой не было там.
Свирский часто ждал ее возле студии. Когда она ехала в авто, то часто в зеркале заднего вида замечала отражение черного «Олдсмобиля». Он следовал за ней как тень, на одном и том же расстоянии. Спасаломской вдруг показалось однажды, что это смерть бежит следом за ней. Ей сделалось страшно.
Добравшись до дома, она закрывалась как в крепости, приготовившейся к длительной осаде, и никуда не выходила до следующего утра.
Свирский был не единственным, кто искал ее внимания. Одни раздражали ее чуть больше, другие чуть меньше. Когда она полтора года назад приехала в Москву, то лишь в мечтах видела, что станет известной, и даже в мечтах не могла подумать, как это хлопотно.
Но были и положительные стороны от такой славы.
Стоило ей сделать новую прическу, как все тут же следом за ней принялись делать у себя на головах нечто похожее, а в витринах парикмахерских появились растиражированные в сотнях экземпляров ее фотографии анфас и в профиль, точно их украли из полицейского досье.
Ее копировали во всем. Заметив это, она позволяла себе некоторые вольности — появиться в обществе в откровенно клоунском костюме, увидев который, нормальный человек отвернулся бы, скрывая улыбку. Но и в этом ее копировали, появляясь через день-другой на улицах в точно таких же бесформенных платьях, которые шли разве только тем, кто хотел скрыть уродство своей фигуры.
Однажды она даже решилась подстричься наголо, уверенная, что публика примет это как проявление экзальтированности и эпатажа. Она даже подыскала себе парик, в котором стала бы ходить, пока волосы не отрастут, но что-то удержало ее.
Маленькая девочка, оказавшаяся в диком лесу, где бродят хищники, которые ко всему прочему могут еще и изменять свою внешность, накинув поверх волчьей шкуры овечью. Вот кем она себя поначалу ощущала. Хорошо еще, что ее никто не съел, пока она осваивалась в этом новом мире.