1941: Время кровавых псов
Шрифт:
– Это при царе…
– При Временном правительстве, – поправил старик.
Севка чуть не спросил с ходу, какое такое Временное правительство, но вопрос вовремя проглотил. Позориться еще не хватало. Затаиться, изучать – напомнил себе Севка. Изучать и затаиться.
– А в Советской… в Красной армии? – Севка ткнул пальцем в сторону фотографии в буденовке и с орденом.
– Званий не имел, форму надел в первый и последний раз в связи с награждением. Меня убедили, что неудобно будет получать награду за боевую операцию в смокинге… – Евграф Павлович лучезарно улыбнулся. – Но что
Старик замялся, демонстрируя, что подбирает нужные выражения прямо сейчас, в процессе, так сказать, светской беседы. Севка понял, что еще пара минут такого представления – и он сам продолжит разговор. И это будут не дипломатические комплименты вовсе.
«А не засунете ли себе в задницу свою вежливость», – совсем уж собрался продекламировать Севка, но в последний момент осознал, что звучать фраза будет не столько грубо, сколько нелепо.
Все-таки что значит обращение друг к другу на «вы» и по имени-отчеству! Резко сокращается возможность ляпнуть какую-нибудь глупость или грубость.
Вы козел, Аскольд Сигизмундович! Или: какая же вы школота, уважаемый Амфибрахий Орестович!
Ведь понятно, что старик не просто так болтает, от фонаря. Ясно, как божий день, что получал он информацию от комиссара ежедневно. И строит сейчас беседу с каким-то умыслом. Естественно, коварным.
Вот была в Севке такая уверенность!
Ведь наверняка сидел комиссар на этом самом диване, или возле стола на кухне, прихлебывал чаек и рассказывал, что паренек из будущего, полный, между прочим, кретин, оказался еще и размазней. А дедушка ему: ничего, мон шер, не стесняйся. Прикажи этому, как его, Генриховичу, что ли, пусть еще раз по почечкам прогуляется.
Был у Севки один знакомый, университетский доцент, замдекана физфака. Душка! Прелесть что за лапушка! Как он красиво говорил о чести и достоинстве – заслушаешься! Вот почти как дедушка! А потом оказалось, что…
Ладно, не будем о грустном.
– Может, о подвиге своем расскажете? – спросил Евграф Павлович и подпер кулачком щеку, демонстрируя, что сидит терпеливо и ждет рассказа о событиях. «Которые ему и так наверняка хорошо известны», – мысленно добавил Севка.
– Ну… – сказал Севка после недолгого молчания. – Я как раз был возле моста, когда на него высадили парашютный десант, один эсэсовец – здоровенный такой – бросился прямо на комиссара, который поднимал бойцов в атаку, а я оказался рядом, встал между немцем и Евгением Афанасьевичем… Только выстрелить я не успел, а немец успел…
Севка сделал паузу с печальным выражением лица.
– Что вы говорите? – послушно изумился старик. – И что же?
– А убил меня немец. С двух шагов, да из автомата. Убил на хер. Меня же к ордену посмертно представляли, вы разве не в курсе? – осведомился Севка.
Старик кашлянул, посмотрел на Севку, потом перевел взгляд на потолок, снова на Севку.
– Ну, что уставились, Евграф Павлович? – Голос Севки стал совсем грубым, а тон развязным, будто просил парень у старика закурить перед тем, как врезать по седым, аккуратно подстриженным волосам. – Я уже достаточно чувствовал себя идиотом, чтобы еще и перед вами танцы устраивать.
– Старость… – печально
– Что старость? – все так же грубо спросил Севка.
– Старость – такая неприятная штука, – пояснил старик. – Еще годков, скажем, пятнадцать назад я бы за ваш тон начистил бы вам рыло, уважаемый Всеволод Александрович, несмотря на ваш экстерьер, рост в метр девяносто…
– Метр восемьдесят девять, – автоматически поправил Севка.
– Тем более, – кивнул старик. – И так начистил бы, что вы впредь приобрели бы рефлекс на беседу с интеллигентными людьми. Не трындеть непотребно, а слушать и отвечать на вопросы. Я доступно излагаю?
Ударили часы, висевшие на стене. Раз, второй, третий, четвертый… Шесть раз.
Севка вздохнул, возвращая взгляд с циферблата на хозяина квартиры.
Вот и пригодилась заготовочка.
– А не засунете ли себе в задницу свою интеллигентность? – чуть подрагивающим голосом произнес Севка, глядя в переносицу старику. – И постарайтесь сделать это поглубже, уважаемый Евграф Павлович!
Севка заставил себя разжать кулаки. Заставил и положил руки на стол, ладонями кверху.
– Вот как? – Брови старика поползли вверх, бледный лоб собрался в морщины. – А позвольте поинтересоваться, отчего же поглубже?
– Чтобы туда вместились и ваши приятели, комиссар с лейтенантами. И чтобы место для покойничка-массажиста осталось, – пояснил Севка. – И нечего тут передо мной комедию ломать, господин генерал от геронтологии. В вашем возрасте уже в маразм пора, а не допросы проводить…
Генерал задумчиво потер кончик носа указательным пальцем. Медленно встал с дивана. Нижняя губа у него мелко дрожала, правый глаз еле заметно подергивался, но голос прозвучал сухо и четко.
– Позвольте попросить вас выйти вон! – отчеканил Евграф Павлович. – Немедленно.
Указательный палец правой руки старика описал в воздухе плавную кривую и указал в сторону двери.
– И пожалуйста! – Севка встал со стула и одернул гимнастерку. – С превеликим, так сказать…
Севка хотел сказать «удовольствием». Он его, естественно, не испытывал – ни великого, ни маленького. Злость – да, испытывал. Злость на себя, на этого старца, на все мироздание… Но не мог же он сказать «ухожу со злостью»? Так в книгах и фильмах никто не говорил. И в жизни не говорил.
Севка хотел сказать «удовольствием», но не успел. Лицо старика вдруг изменило выражение с яростного на удовлетворенное, а палец его, сухой и мосластый, указывавший направление движения, вдруг дернулся к Севке, а тот не успел отреагировать. Увидеть, что палец метнулся к его горлу, увидел, а меры принять не успел.
Палец ударил в ямочку под горлом.
И Севка замер. Потом стены комнаты качнулись и поплыли вверх, к потолку, который взметнулся к зениту и пропал, растаял в сером тумане.
Паркетный пол медленно поплыл навстречу Севке. Замер в нескольких сантиметрах от лица. Какая-то сила перевернула Севку на спину.
Затылок стукнул о пол.
Из сгустившихся сумерек вынырнуло благообразное лицо старика, приблизилось. Губы шевельнулись.
– …слышите? – разобрал наконец Севка.
– Что?