1942: Реквием по заградотряду
Шрифт:
– Хорошо, – сказал Севка и только в тот момент понял, насколько устал. Он не спал… Севка попытался посчитать, невесело улыбнулся своим мыслям. Выходило, что он не спал шестьдесят девять лет.
Нужно отдохнуть, подумал Севка. Искупаться и выспаться.
Он уже дошел до выхода из отделения, когда его окликнул врач:
– Скажите, Всеволод… А если бы я…
– Я обычно держу слово, – не оборачиваясь, сказал Севка. – Хотя иногда могу совершать поступки неожиданные, даже для меня самого. Так что вы уж там внимательнее с пациентом.
Севка прибыл домой, вымылся под душем – тщательно, в голове все еще звучали слова Чалого о парафиновом тесте. Вытерся насухо и лег спать.
И проснулся уже к вечеру. От собственного крика.
Севка сделал воду погорячее, стоял, закрыв глаза, подставив тело под режущие струи душа.
Его даже особо и не допрашивали.
Позвонили, попросили заехать в райотдел и рассказать о том, что и как происходило в ту ночь. Севка сказал, что услышал стон, подошел, потом сбегал домой, взял телефон и вызвал «скорую». Все.
Ему дали подписать протокол и отпустили, попросив не уезжать, не предупредив.
Следователь или опер – Севка никогда толком не задумывался над ментовскими званиями-должностями – пару раз приезжал в больницу, опрашивал Костю, пытался выяснить, кто и зачем в него выстрелил из винтовки образца тысяча восемьсот девяносто восьмого года, но Костя твердо держался своей линии: не помню. Ни адреса, ни выстрела – ничего.
Врач, приглашенный в палату, сказал, что в принципе такая амнезия возможна, что тут нужно подождать. У Кости взяли отпечатки пальцев и оставили в покое до выздоровления или возвращения памяти.
Через десять дней сняли швы. Еще через десять – встал вопрос о выписке. Севка сходил в милицию, сказал, что чувствует свою ответственность за спасенного, и предложил, чтобы тот, до выяснения, жил в Севкиной квартире.
Каждую ночь Севка снова оказывался в Узловой, каждую ночь снова пытался спастись и каждое утро вскакивал с криком.
Вот как сегодня.
Севка закрутил краны, вылез из ванны и вытерся. Вспомнил, что не захватил с собой чистое белье, обмотался полотенцем и отправился в спальню.
С кухни доносился запах жареной картошки и куриных окорочков. Костя решительно отказывался готовить что-нибудь, кроме картошки на сале и этих самых окорочков. Его невыразимо потрясал сам факт того, что можно есть только куриные ноги. Сколько хочешь. Не две на тушку, а хоть тысячу. Костя сказал, что из всех достижений будущего его, пожалуй, куриные окорочка потрясли больше всего.
Севка оделся и пришел на кухню.
– Ты сегодня снова не пошел в университет, – сказал Костя, накладывая в тарелки картошку. – Выпрут тебя…
– И правильно сделают, – кивнул Севка. – Чем скорее, тем им же лучше. А то я кого-нибудь убью в альма-матер. К хренам собачьим.
Нет, он несколько раз сходил на занятия, девчонки посмотрели на него с удивлением и сказали, что он здорово изменился. Возмужал. А потом Севка во время одной из лекций, когда преподавателя понесло по теме Великой Отечественной войны, встал и молча вышел.
Слушать рассказы о кровавой гэбне и подлых политруках было так же противно, как о едином порыве и мудром Вожде.
И с каждым разом было все труднее удерживать себя в руках.
Все это значило, что в полный рост встает проблема – что делать дальше. Бросить университет? Глупо. Куда-то перевестись? Но Севка ничего, кроме чтения книг, толком и не умел. Работу, кстати, тоже стоило поискать – экспроприированных у Михаила Альбертовича денег надолго не хватит. А снова требовать у него?
Когда Севка зашел за своей трудовой, владелец издательства встретил его стоя и моргал испуганно до тех пор, пока Севка не убрался прочь.
Что-то нужно делать, сказал себе Севка.
Может, все перетерпится?
Он снова сможет спокойно смотреть телевизор, слушать лекции и жить дальше, не обращая внимания на приступы тошноты.
Перетрется.
Смог же он смириться с гибелью родителей? Тогда казалось, что весь мир рухнул, разлетелся в осколки, разодрав в кровь душу и сознание Севки.
Но ведь справился… Справился, несмотря на страхи того же Богдана.
Кстати, о Богдане…
– Сегодня – двадцать третье февраля, – сказал Севка. – Праздник как-никак…
– Есть повод выпить, – кивнул Костя и подсел к столу. – Вечером предлагаю…
– Вечером так вечером, – согласился Севка и взял в руку вилку. – Только на закуску купим что-нибудь не куриное. Лады?
Костя молча улыбнулся.
– А знаешь, почему мы с тобой не ушли тогда к казакам? – как бы между прочим спросил вдруг Севка, цепляя курицу вилкой.
Всем своим видом и небрежным тоном он демонстрировал, что на самом деле вспомнил о том ночном разговоре с Учителем не потому, что его так уж сильно мучат воспоминания. Так, вспомнилось…
Они могут побеседовать во время завтрака. Два взрослых бывалых человека просто оглянутся назад, в прошлое. На месяц или на шестьдесят девять лет, это как считать.
Им предложили тогда жить, но они отчего-то выбрали смерть. То, что они в результате все-таки выжили, ничего не меняло. Абсолютно ничего.
– Почему? – спросил Костя, отламывая кусочек хлеба.
– Вот что ты испытал тогда?
– Злость. На этого Грышу, на младшего урядника. На Учителя этого… Но больше всего – на тебя… – Костя подцепил на вилку корнишон из банки, с хрустом и видимым удовольствием прожевал. – Если бы ты тогда…