1942: Реквием по заградотряду
Шрифт:
– До свидания, – сказал хозяин кабинета, тоже вставая. – Я надеюсь, что наша с вами беседа поможет улучшению взаимопонимания между нашими народами…
– Да-да, я тоже надеюсь, – еще раз поклонился англичанин. – До свидания.
– Если вам что-нибудь понадобится, возникнет какая-либо просьба…
– Да, спасибо. Спасибо.
Уэллс вышел из кабинета. Переводчик и стенографист, оба белее мела, выскользнули следом.
Сталин задумчиво посмотрел на конверт. Потом взял его со стола и вскрыл.
– Я подумал, что в конверте окажется послание от кого-нибудь из наших интеллигентов… Ну, попросил иностранца передать лично очередную просьбу быть помягче с работниками умственного труда, мало ли как бывает… Но там было письмо со списком событий, которые произойдут после нашей встречи с писателем. Согласитесь, то, что дата самой встречи была указана точно, – уже большое достижение в предсказаниях. За два года знать, когда у меня в расписании возникнет дыра… Это, конечно, если письмо не было подделкой. Мистификацией. Первым в нем упоминалось сентябрьское послание из Лиги Наций – информация подтвердилась, и меня это слегка насторожило… Потом… Потом я стал ждать встречи с человеком, отправившим послание. – Сталин внимательно посмотрел в лицо Корелину. – Ждать семь лет, до августа сорок первого… Семь лет пытки.
– Он вам что-то пообещал?
– Что? – удивленно спросил Сталин.
– Он ведь вам что-то обещал, – Корелин, не поднимая головы, рассматривал карандаш в своей руке. – Не могли же вы его о чем-то просить…
– Почему? Вы думаете, что товарищ Сталин не может кого-то о чем-то просить?
Корелин отложил карандаш.
– Хотя, вы правы, конечно… – невесело улыбнулся Сталин. – Я, наверное, разучился просить. Не излагать просьбу, конечно, а именно просить – искренне и униженно. Разучился… И господин Орлов…
– Господин?
– Именно – господин. Он просил не обращаться к нему как к большевику. Сообщил, что ненавидит нашу породу и если бы это зависело только от него, то он и пальцем бы не пошевелил, чтобы… В общем, он меня называл по имени-отчеству, а я его – господин Орлов. И господин Орлов ничего мне не предлагал. Он просил помощи. В пустяке. В спасении Москвы.
– Даже так?
– Именно. Пустяк, правда? Он, не вдаваясь в подробности, сообщил, что немцы будут у околицы еще до зимы. И что только с моей помощью он может удержать историю в рамках приличия – это дословно.
– Вы поверили?
– Конечно. Господин Орлов может быть достаточно убедителен. Когда вы обнаруживаете утром на своем рабочем столе в закрытом кабинете очередную записку, а потом, прогуливаясь по саду своей дачи, вдруг сталкиваетесь с незнакомым молодым человеком, который не был замечен охраной ни на входе, ни на выходе… Волей-неволей начинаешь относиться серьезно к его словам. Особенно если они подтверждаются действиями и событиями, от него совершенно не зависящими, – Сталин вздохнул. – Чувствуешь себя беспомощным и беззащитным. Странное ощущение…
– И Орлов просил, чтобы вы меня вызвали сегодня?
– Да. Вначале я ему помог спасти Москву… – Сталин снова улыбнулся, как показалось Корелину, чуть виновато. – Потом мы еще несколько раз встречались и беседовали. Потом он предложил мне… Попросил, чтобы я переговорил с вами. Так сказать, посодействовал. Уговорил. Чтобы поставил вас в безвыходное положение.
Корелин снова взял карандаш.
Хозяин кабинета даже не догадывается, насколько близко подошел к смерти. На расстояние вытянутой руки. Один удар карандашом.
Евгений Афанасьевич на мгновение закрыл глаза, представил себе, как карандаш вонзается в горло Сталина, рвет артерию… Или входит в ухо… Бросок вперед, левой рукой – захват отца народов за шею, правой – удар, и второй удар, вбивающий карандаш в мозг. Или по-другому: бросок-захват-удар заточенным карандашом в глаз…
– Господин Орлов просил, чтобы вы возглавили его группу, – сказал Сталин.
– Что?
– Он просил, чтобы вы сегодня приняли решение. И сегодня же выполнили одно странное действие… И, простите, добавил, что если вы не соглашаетесь сегодня, то после двадцати четырех часов шестого августа тысяча девятьсот сорок второго года он в вас больше не заинтересован. И товарищ Домов может работать с вами по своему усмотрению.
– Значит, не мытьем, так катаньем… – пробормотал Корелин.
– И просил меня вместе с вами отпустить всех, кого вы назовете. Из вашего подготовительного центра. Времени, чтобы их вызвать, у вас достаточно.
– Но…
– Это не обсуждается, Евгений Афанасьевич. – Теперь тон Сталина стал жестким и холодным.
Это был приказ. Его можно не выполнить, но это означало бы самоубийство. И смерть еще нескольких человек.
Корелин снова посмотрел на карандаш. Тронул пальцем острие заточенного грифеля.
– Орлов боится, что не справится со всеми делами. И полагает, что вы сможете все сделать правильно. А с нашей стороны, если снова понадобится взаимодействие, это направление будут курировать товарищи Токарев и Домов. У меня против их кандидатур возражения нет. Они смогли самостоятельно раскопать доказательства существования группы Орлова. Это дорогого стоит.
– И меня Домов ненавидит, – тихо сказал Корелин. – И, что гораздо важнее, его ненавижу я. Мы не сможем сговориться у вас за спиной…
– И об этом тоже говорил господин Орлов. А я согласился с его аргументацией. Теперь – дело за вами.
– Если я откажусь?
Сталин не ответил.
Действительно, чего затевать разговор о вещах понятных и однозначных? Говорить о банальностях – унижать обоих участников беседы.
– Я могу забрать с собой всех? – спросил Корелин, понимая, что такая постановка вопроса подразумевает согласие.
– Да. Сегодня – всех, кого захотите.
– Но… Но у меня есть люди, которые сейчас не в Москве.