1977. Три мушкетера (с иллюстрациями)
Шрифт:
Д'Артаньян из скромности остановился поодаль, но герцог уже на пороге заветной комнаты обернулся к молодому гвардейцу и, заметив его нерешительность, сказал:
— Идемте, и, если вы будете иметь счастье предстать перед ее величеством, вы расскажете ей обо всем, что видели.
Ободренный этим приглашением, д'Артаньян последовал за герцогом, и дверь закрылась за ними.
Они оказались в маленькой часовне, обитой персидским шелком с золотым шитьем, ярко освещенной множеством свечей.
Над неким подобием алтаря, под балдахином из голубого бархата, увенчанным
На алтаре под самым портретом стоял ларец, в котором хранились алмазные подвески.
Герцог приблизился к алтарю и опустился на колени, словно священник перед распятием. Затем он раскрыл ларец.
— Возьмите, — произнес он, вынимая из ларца большой голубой бант, сверкающий алмазами. — Вот они, эти бесценные подвески. Я поклялся, что меня похоронят с ними. Королева дала их мне — королева берет их обратно. Да будет воля ее, как воля господа бога, во всем и всегда!
И он стал целовать один за другим эти подвески, с которыми приходилось расстаться.
Неожиданно страшный крик вырвался из его груди.
— Что случилось? — с беспокойством спросил д'Артаньян. — Что с вами, милорд?
— Все погибло! — воскликнул герцог, побледнев как смерть. — Не хватает двух подвесков. Их осталось всего десять.
— Милорд их потерял или предполагает, что они украдены?
— Их украли у меня, и эта кража — проделка кардинала! Поглядите — ленты, на которых они держались, обрезаны ножницами.
— Если б милорд мог догадаться, кто произвел эту кражу… Быть может, подвески еще находятся в руках этого лица…
— Подождите! Подождите! — воскликнул герцог. — Я надевал их всего один раз, это было неделю тому назад, на королевском балу в Виндзоре. Графиня Винтер, с которой я до этого был в ссоре, на том балу явно искала примирения. Это примирение было лишь местью ревнивой женщины. С этого самого дня она мне больше не попадалась на глаза. Эта женщина — шпион кардинала!
— Неужели эти шпионы разбросаны по всему свету? — спросил д'Артаньян.
— О да, да! — проговорил герцог, стиснув зубы от ярости. — Да, это страшный противник! Но на какой день назначен этот бал?
— На будущий понедельник.
— На будущий понедельник! Еще пять дней, времени более чем достаточно… Патрик! — крикнул герцог, приоткрыв дверь часовни.
Камердинер герцога появился на пороге.
— Моего ювелира и секретаря!
Камердинер удалился молча и с такой быстротой, которая обличала привычку к слепому и беспрекословному повиновению.
Однако, хотя первым вызвали ювелира, секретарь успел явиться раньше. Это было вполне естественно, так как он жил в самом доме. Он застал Бекингэма в спальне за столом: герцог собственноручно писал какие-то приказания.
— Господин Джексон, — обратился герцог к вошедшему, — вы сейчас же отправитесь к лорд-канцлеру и скажете ему, что выполнение этих приказов я возлагаю лично на него. Я желаю, чтобы они были опубликованы
— Но, ваша светлость, — заметил секретарь, быстро пробежав глазами написанное, — что я отвечу, если лорд-канцлер спросит меня, чем вызваны такие чрезвычайные меры?
— Ответите, что таково было мое желание и что я никому не обязан отчетом в моих действиях.
— Должен ли лорд-канцлер такой ответ передать и его величеству, если бы его величество случайно пожелали узнать, почему ни один корабль не может отныне покинуть портов Великобритании? — с улыбкой спросил секретарь.
— Вы правы, сударь, — ответил Бекингэм. — Пусть лорд-канцлер тогда скажет королю, что я решил объявить войну, и эта мера — мое первое враждебное действие против Франции.
Секретарь поклонился и вышел.
— С этой стороны мы можем быть спокойны, — произнес герцог, поворачиваясь к д'Артаньяну. — Если подвески еще не переправлены во Францию, они попадут туда только после вашего возвращения.
— Как так?
— Я только что наложил запрет на выход в море любого судна, находящегося сейчас в портах его величества, и без особого разрешения ни одно из них не посмеет сняться с якоря.
Д'Артаньян с изумлением поглядел на этого человека, который неограниченную власть, дарованную ему королевским доверием, заставлял служить своей любви. Герцог по выражению лица молодого гасконца понял, что происходит у него в душе, и улыбнулся.
— Да, — сказал он, — правда! Анна Австрийская — моя настоящая королева! Одно ее слово — и я готов изменить моей стране, изменить моему королю, изменить богу! Она попросила меня не оказывать протестантам в Ла-Рошели поддержки, которую я обещал им, — я подчинился. Я не сдержал данного им слова, но не все ли равно — я исполнил ее желание. И вот посудите сами: разве я не был с лихвой вознагражден за мою покорность? Ведь за эту покорность я владею ее портретом!
Д'Артаньян удивился: на каких неуловимых и тончайших нитях висят подчас судьбы народа и жизнь множества людей!
Он весь еще был поглощен своими мыслями, когда появился ювелир. Это был ирландец, искуснейший мастер своего дела, который сам признавался, что зарабатывал по сто тысяч фунтов в год на заказах герцога Бекингэма.
— Господин О'Рейли, — сказал герцог, вводя его в часовню, — взгляните на эти алмазные подвески и скажите мне, сколько стоит каждый из них.
Ювелир одним взглядом оценил изящество оправы, рассчитал стоимость алмазов и, не колеблясь, ответил:
— Полторы тысячи пистолей каждый, милорд.
— Сколько дней понадобится, чтобы изготовить два таких подвеска? Вы видите, что здесь двух не хватает.
— Неделю, милорд.
— Я заплачу по три тысячи за каждый — они нужны мне послезавтра.
— Милорд получит их.
— Вы неоценимый человек, господин О'Рейли! Но это еще не всё: эти подвески не могут быть доверены кому бы то ни было — их нужно изготовить здесь, во дворце.
— Невозможно, милорд. Только я один могу выполнить работу так, чтобы разница между новыми и старыми была совершенно незаметна.