1982, Жанин
Шрифт:
После того как мы впервые вместе поужинали (я накупил выпивки, но она пила совсем немного), она сварила жутко густой горький кофе в специальном ковшике, который принесла с собой. Прихлебывая кофе, она рассказывала про своего мужа, про неудачное замужество, подробностей я уже не помню. Потом она спросила, почему расстроился мой брак, и я объяснил, что был плохим любовником. Я понимал, что говорю не совсем правду, но правда – это всегда такой запутанный клубок, что проще сразу обобщить ситуацию одной фразой, все равно Зонтаг в конце концов резюмировала бы мой случай именно так. Мы еще немного поговорили о любви и сексе и в конце концов решили, что наши раны еще слишком свежи, поэтому между нами не может произойти никакой любовной истории. Поговорили и о том, что секс без любви – это плохо, потому что один из партнеров всегда попадает в более сильную зависимость от своих чувств и т. п. Потом она зевнула и сказала:
– Есть идея. Сейчас мне уже поздно ехать домой, а такси стоит жутких денег. За моим сыном присмотрит одна из соседок. Поскольку у нас не может быть никакого секса, то почему бы нам спокойно не поспать вместе? А то что-то я уахахахау, вдруг почувствовала себя такой усталой…
Я
– Да ты настоящий дьявол!
– Почему? – удивился я.
– Сказал, что никакого секса быть не может, а сам лежит и трясется от возбуждения!
Вовсе я не трясся от возбуждения. Член был спокоен. Я не чувствовал ничего, кроме желания опять оказаться дома.
Однажды я начал читать роман Пруста «В поисках утраченного времени», но очень скоро сдался. Мне не нравятся книги, герои которых не имеют активной жизненной позиции. Хотя в этой книге первые несколько страниц произвели на меня сильное впечатление. Герой – пожилой мужчина – ест пирожное, напоминающее ему пирожные тетушки, которые он ел в глубоком детстве, и он чувствует тот же самый вкус и испытывает те же самые детские ощущения. И вдруг миллион событий, произошедших с ним с того момента, как он впервые попробовал это пирожное, – смерть тетушки, Первая мировая война, унесшая жизни многих его друзей, – все проносится перед ним из прошлого в настоящее, к данной секунде. Он откусил кусок пирожного, и время перестало существовать, сжалось. То же самое происходит со мной, когда я дотрагиваюсь до женского тела и перестаю нервничать. Я говорю не о совокуплении, а о ДОМАШНЕМ ПЕЙЗАЖЕ. У каждой женщины свои неповторимые пропорции, но порядок чередования мягких теплых склонов и ущелий остается тем же, и, когда мне позволяют исследовать такой вот ландшафт, мне кажется, что я опять вернулся домой и даже что я никогда не покидал этот дом. Я сделал это открытие в первую свою ночь с Дэнни, так и подумал тогда: «Словно никогда и не уходил», а ведь до того момента я ни разу не спал с женщинами. Разве что с матерью, когда был ребенком. Но это не считается, ведь ребенок слишком мал, чтобы охватить все женское тело целиком. Значит, бедра, ягодицы, живот, долины, холмы и ложбины тела Дэнни были мне знакомы с детства. Страстью тут и не пахло, поэтому я предложил: «Зонтаг, давай просто заснем», и заснул сам. Наверное, она тоже заснула. Проснулся я твердым внутри нее. Было очень удобно.
– Ну? – сказала она.
– Что случилось, дорогая? – спросил я ее.
– Ты не собираешься что-нибудь «поделать»?
– А что, мы торопимся?
Она отделилась от меня, включила свет и села на кровати, скрестив ноги, подперла правой рукой левый локоть, а левой ладонью – щеку.
– Все хуже, чем я думала, – заявила она. – Я ожидала, что проблема у тебя, как и у большинства британских мужчин, будет в преждевременной эякуляции. Но здесь кое-что похуже. Скорее всего, для этого есть какое-нибудь медицинское определение. Я наведу справки.
Вот тут я и понял, что являюсь для Зонтаг проблемой, которую надо решить. Как раз тогда она и спросила меня о моих фантазиях. Лучше бы она отложила этот вопрос до следующего раза. Меняться ролями, конечно, здорово, но это выглядит уместнее, когда существует спокойный и устоявшийся ритм отношений. Однако Зонтаг хотела быть мыслителем, учителем и никак не могла расслабиться в нормальной ситуации. И она преподала мне один великолепный урок, правда, не с помощью слов, а действием.
В течение четырех или пяти недель знакомства мы ни разу не появлялись вместе на людях. Поэтому она решила устроить вечеринку в старом доме на Партикхилл-роуд. Сначала я подумал, что она организует ее вместе со своими соседками, потому что совершенно не представлял себе Зонтаг в роли хозяйки праздника. Вечеринка получилась дикая, видимо, оттого, что громко орала рок-музыка и никого ни с кем не стали знакомить. Никаких неприятностей со мной там не произошло, если не считать тех, что я сам себе доставил. Большинству женщин было около тридцати, однако многие из них были с младшими сестрами. Мужская публика была представлена длинноволосыми двадцатилетними студентами, однако заметил я и несколько мужчин моего возраста. Как и я, держались они несколько отчужденно, не интересовались ни окружающими, ни друг другом. Мы сидели с Зонтаг на диванчике, глядя на танцующие пары. Я вдруг почувствовал себя ужасно несчастным. Все женщины здесь выглядели более симпатичными и интересными, чем Зонтаг, а мужчины – более привлекательными, чем я. Когда Зонтаг спросила меня, почему я все время молчу, я сказал ей правду. То есть сказал, что мы с ней сошлись от безнадежности, просто потому, что никому, кроме друг друга, оказались неинтересны и не нужны. Она задумчиво посмотрела на меня, потом встала и подошла к мужчине, курившему у каминной стойки. Они перебросились несколькими фразами, а потом начали танцевать. Когда через час я собрался уходить, они все еще танцевали, так что попрощаться я не смог. На следующий день я позвонил Зонтаг, но дома ее не было. Лишь спустя неделю мне удалось дозвониться до нее.
– Ну? – сказала она.
– Мы не могли бы увидеться сегодня вечером?
– Нет, у нас ведь все кончено. Мне кажется, я ясно дала тебе это понять.
После паузы я произнес:
– Я понимаю, почему ты прекратила со мной отношения.
– Ну и замечательно. Значит, говорить больше не о чем.
Но она не положила трубку. С некоторым усилием я выдавил:
– Спасибо, что ты была так мила со мной. Надеюсь, теперь ты счастлива.
– Пока, Джок, – сказала она.
Это были последние слова, которые я слышал от нее.
Заслуживал ли я такого отношения? Да, заслуживал. Я заслужил это. Поделом мне.
Какое-то время спустя я встретил знакомую Зонтаг. Выяснилось, что человек у каминной полки был совершенно незнаком ей – он оказался инженером почтовой службы, которого бросила жена. Они с Зонтаг провели вместе ночь, а через два дня он переехал к ней, хотя ее соседки не слишком обрадовались. Но прошло два месяца, и ему предложили хорошее место в Англии, так что они втроем – он, Зонтаг и ее сынишка – переехали в Лондон. Надеюсь, она счастлива там. Она достойна счастья. Хотя бы за свою смелость.
Моя мать тоже была смелой женщиной, и она тоже была достойна счастья. Только сейчас я это понял. А когда-то ведь так рассвирепел, что даже сжег ее письмо. Правда, перед этим прочитал его раз двадцать или тридцать, поэтому помню наизусть каждое слово, разве что порядок их может быть незначительно нарушен. Вот оно.
Сынок, дорогой!
Это письмо наверняка шокирует и даже разозлит тебя, ведь до сих пор ты получал от меня только рождественские открытки, да уж, нас с тобой никогда нельзя было назвать Писателями, это Папа у нас всегда был Писателем. Ты вскоре получишь мою фотографию из Новой Зеландии. У моего братца до самого Последнего дня были проблемы с головой, однако мне кажется, он все-таки узнал меня, так что я наверняка немного облегчила ему последние минуты. Тем лучше – хоть какая-то польза от моей поездки. Вообще-то ему уже было за 80, а из Шотландии он уехал до твоего рождения, значит, тебя его смерть вряд ли слишком расстроила. Но, сынок, понимаешь, по пути назад появился этот мужчина, который был так Обаятелен со мной, одному Богу известно, что он во мне нашел, я же вовсе никакая не Цыпочка и вообще не очень-то Симпатичная. И мне он совершенно не понравился, он ведь сильно старше меня, но он этому значения не придает, одевается как мальчишка, правда, это в Нашем представлении: цветастые носки, шорты и рубашки, кстати, у него громкий голос, из тех, что мне никогда не нравились. Но не могу сказать, что он Невежлив. Наоборот, он очень Вежлив, но Совершенно Не в Моем вкусе, просто не понимаю, что он во мне нашел, у него же целое состояние так про него говорят, и он на пенсии, и Вдовец. Но не думай, мне нет дела до его денег. Сынок представляешь, он несколько раз рассмешил меня, хотя, ты же знаешь, у меня не очень-то с чувством юмора, как и у тебя и у твоего отца, так что не думай, я не превратилась в какую-нибудь Дешевку. Он все время обедал со мной за одним столом и все время приглашал потанцевать, но я всякий раз говорила «Нет», а в последний вечер он все-таки потанцевал со мной, и я поняла, что танцую впервые с тех пор, как твой отец ухаживал за мной за несколько Месяцев до свадьбы. А потом он сделал мне предложение, хотя ведь знал, что я замужем, и я страшно разозлилась и сказала: «Разумеется, Нет», но с него как с гуся вода. Он сказал, что будет путешествовать по Шотландии перед своей поездкой в Европу и через неделю приедет в Длинный город, где хотел бы опять меня увидеть. Я сказала, что увижу его не раньше чем через месяц, и даже если он будет каким угодно обаятельным, я все равно скажу «нет». Для него это не будет большим потрясением, сказал он, но я не хочу вдаваться в детали, могу только сказать, что сейчас твой отец все знает, но я попросила его, чтобы он ничего не говорил тебе, потому что хотела сама рассказать все, ведь я с Фрэнком в следующую субботу уезжаю в Новую Зеландию, уезжаю с центрального вокзала Глазго в 3 часа дня. Я бы очень хотела повидать тебя перед отъездом, если ты не слишком на меня сердишься за то, что я такая гадкая женщина. Если тебе нечего мне сказать, кроме всяких Обидных слов, тогда нам лучше не видеться. Сынок, даже не знаю, что ты теперь обо мне думаешь после всего, что я написала, ведь я не могу сказать, что Фрэнк нравится мне больше, чем твой Отец, как же я могу так поступить? Твой отец – очень хороший человек. Я прожила с ним 23 года, и он всегда был прекрасным мужем, но мне хочется что-то изменить. Твоему отцу нравится стабильность, а я никогда не любила стабильность, конечно, женщина с сыном должна скрывать свои чувства и вести себя подобающе, но ты ведь уже сам встал на ноги, женился, я тебе больше не нужна. Иногда мне кажется, что ты и раньше не особо во мне нуждался. С тех пор как тебе исполнилось 10 лет, ты переселился в какой-то свой недоступный мир – сидя над своими книжками, ты бормотал что-то себе под нос и хмурился как маленький взрослый мужчина. Ты всегда был как-то ближе к Отцу, чем ко мне. Эта фраза совсем сбила меня с толку. Никогда я не был близок с отцом, пока она не ушла от него. Наоборот, мне казалось, что она самый близкий для меня человек, но при этом они с отцом казались мне как бы одним существом. У меня есть одна страшная догадка: мы все втроем, хоть и жили вместе, были очень одиноки и далеки друг от друга. Я знаю, что ты тоже поклонник стабильности, и поэтому мое письмо тебя наверняка разозлит. Очень надеюсь, что ты сделал правильный выбор, женившись на Хелен. Постарайся быть чутким к отцу, ему это необходимо сейчас.
С любовью,
P. S. В следующую субботу я буду стоять на центральном вокзале у барьера до самого отправления поезда, а Фрэнк останется в вагоне, так что тебе не обязательно будет его видеть, если не захочешь. Поезд отправляется в три часа дня.
Разумеется, я был вне себя от гнева. Чем больше я думал об этом, тем больше склонялся к одному из двух вариантов – либо проигнорировать приглашение и не ходить ее провожать, либо пойти туда и хорошенько наорать на нее. Потом я все-таки нашел компромиссное решение.
Я пойду и заведу с ней неспешный разговор. Дождусь, когда проводник начнет хлопать дверьми перед отправлением поезда, и крепко обниму ее, не пуская к вагону. Если даже Фрэнк попытается вмешаться и освободить ее, я буду держать крепко. Я вообразил его себе лысым и толстым, этаким карикатурным американцем в сандалиях, шортах-бермудах, солнцезащитных очках и шляпе. Он, должно быть, станет бить меня по лицу, возможно даже до крови, но я все равно не отпущу маму, пусть она увидит, что он за животное, и прикажет ему убираться к черту, а сама вернется к папе. Возможно, вернется. Я не удивлен, что в голову приходят такие жестокие мысли. Мне никогда не казалось, что я очень люблю свою мать. С тех пор как я покинул родительский дом, я видел ее всего несколько раз. да и то – исключительно из чувства долга.