1991: измена Родине. Кремль против СССР
Шрифт:
Так вот: если в первой половине XX века одна система старалась сломать другую, то во второй половине началось соревнование двух систем. В чем-то мы обгоняли Запад, в чем-то отставали. В ряде сфер мы фактически стали равными. Отставали в темпах и масштабах развития экономики, в объеме благ, достававшихся нашему народу. Америка – более благополучная страна, а мы менее благополучная – войны, национальные распри, привычно неумелая система управления и так далее.
– А выигрыш означал крушение государственных устоев партнера по соревнованиям?
– Отнюдь не означал. Советская система проиграла соревнование капиталистической системе, но наше государство в обновленном виде могло существовать и дальше. Вспомните, у Российской империи в 1917 году было вынуто нутро, как из ядерного реактора, а вставлено новое – социалистическое. Советский Союз, который почти полностью повторял контуры Российской империи, за исключением вышедших из нее Финляндии и Польши, был той же Российской империей, только с другим социально-политическим наполнением. С другим двигателем и направлением развития. Поэтому считаю, что в конце 1980-х можно было, заменив старую систему на более новую, сохранить государство. И то, что это не было сделано, – действительно большая трагедия.
Лидеры перестройки, хоть и были коммунистами, фактически сами отвергали существующую систему. Признали ее неисправимой. По существу уничтожалась та, вторая система. Но уничтожалась без проработанной стратегии реформирования. Реформаторы поначалу говорили, что лучшее из старой системы надо сохранить, а все плохое выкинуть. Но не было ясной программы этой работы. С одними благими намерениями да еще и поспешно идти на фундаментальные изменения страны – дело крайне рискованное.
Между прочим, после совместного завершения «холодной войны» в 1989 году, о чем было официально заявлено Москвой и Вашингтоном, Советский Союз еще два года существовал как государство. Поэтому проигрыш системы в «холодной войне» произошел раньше, чем развалился СССР. Это были два разных исторических события.
– Почему при сохранении НАТО исчез Варшавский Договор?
– Он был распущен вне связи с НАТО – это произошло из-за утраты блоком стратегических ориентиров, безразличия Москвы, захлестнутой внутренними проблемами, и стремления наших союзников балансировать между СССР и Западной Европой. Скажу больше. При распаде Варшавского Договора американцы обеспокоились, что волна либерализации континента вымоет их из Европы. На переговорах между Джеймсом Бейкером и Эдуардом Шеварднадзе госсекретарь говорил, почему бы ограниченному контингенту советских войск не остаться в Германии и после ее объединения: «Подумайте, может быть, какое-то присутствие войск СССР в Германии стоит сохранить?» Это осторожное предложение госсекретаря отражало беспокойство Америки по поводу того, что полный уход нашей армии из Германии может поставить под вопрос и будущее присутствия там американских войск. Объединенная Германия может потребовать этого. Эта подсказка не была воспринята Шеварднадзе. К тому же американцы перестали возвращаться к ней. Данным эпизодом я иллюстрирую мысль, что в период быстротечных эпохальных разломов бывает порой трудно выбирать верные стратегические ходы.
– Вашего предшественника на посту министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе, игравшего одну из ключевых ролей в международной политике позднего Советского Союза, многие знавшие его люди называют в лучшем случае непрофессионалом, в худшем – предателем. Вы четыре года были заместителем Шеварднадзе, в том числе два из них первым заместителем, поэтому лучше всех можете ответить на вопрос: Who is mister Шеварднадзе?
– Шеварднадзе, появившийся в 1985 году на Смоленской площади (место расположения отечественного МИДа в Москве . – Авт.), конечно, не был в тот момент профессионалом. В отношении его прихода в дипломатическом ведомстве царила настороженность. Шокирован был и Андрей Андреевич (предшественник Шеварднадзе на посту министра иностранных дел А.А. Громыко . – Авт.), который, как я подозреваю, полагал, что его заменит кто-то из профессионалов. Например, его первый заместитель, очень способный дипломат Георгий Корниенко. МИД решением Горбачева был потрясен. Были опасения, что в политике начнутся серьезные переделки, а этажи мидовской высотки заполнят грузины. Но Шеварднадзе поступил умно. Из Тбилиси он взял с собой только двух человек: личного охранника и Теймураза Степанова-Мамаладзе, который был автором всех его речей в Грузии и потом занимался этим и в Москве. Это был прекрасный человек и талантливый поэт и писатель.
С первого дня Шеварднадзе начал учиться. Тогда я был заведующим отделом США и Канады. Проблемы ядерных вооружений находились в зоне ответственности моего отдела; а обычных вооружений – отдела международных организаций. Я был первым, кого на второй день после своего назначения Шеварднадзе позвал к себе: «Александр Александрович, скажите, что у нас там с Америкой?» Я стал рассказывать. Прежде всего о том, что в последние годы проблемы ограничения ядерных вооружений превратились в столбовую дорогу в наших отношениях с Соединенными Штатами; что через месяц у него предстоят переговоры в основном по этой тематике с госсекретарем Джорджем Шульцем. Стал излагать конкретные позиции обеих сторон. Эдуард Амвросиевич все аккуратно записывал в блокнот, потом отбросил ручку: «Нет, я все же зря согласился стать министром иностранных дел! Слишком все незнакомо и сложно!» Я: «Уверен, все освоите, мы поможем». И он действительно стал осваивать сложные вопросы довольно быстро. Шеварднадзе обладает изощренным интеллектом. Въедливостью и трудоспособностью.
– Все слава Богу, но с таким «приличным» министром к чему пришли все международные дела Советского Союза? К откровенному проигрышу…
– Это вы говорите о том моменте, когда политика лишь цеплялась за рушащиеся столпы нашего государства. У Шеварднадзе были ошибки, и не все он делал правильно. Но, отвечая на ваш предыдущий вопрос, могу сказать, что через два-три года Шеварднадзе уже весьма ловко вел переговоры. Но кое-что меня беспокоило. Во время бесед с министрами он начинал подробно рассказывать о том, как все плохо у нас в стране, как все разваливается, как растет социальное напряжение, какие распри в руководстве, как будто хотел разжалобить собеседника, чтобы добиться уступки. Но так не делается. Дипломатия – это игра сильных, она выступает с позиций уверенности и устойчивости своего государства. Возможно, таким образом он добивался доверия к себе со стороны собеседника как к откровенному человеку. Но перед этим собеседником сидел, простите меня за неловкое выражение, не человек. Перед ним была держава, которая устами конкретного человека требовала четкого озвучивания ее сильной позиции.
У меня с Шеварднадзе возникали расхождения, особенно по германскому вопросу; я, кстати, поэтому и ушел с поста первого заместителя министра и уехал послом в Вашингтон. Процесс германского объединения оформлялся на ходу и поспешно, что вело к просчетам. Слишком быстро министр соглашался с германскими позициями. Даже сами немцы такого от Москвы не ожидали. Кстати, в его мемуарах, к которым я написал предисловие, Шеварднадзе особо гордится своей ролью в германском объединении – он как бы отбирает лавры у Горбачева. Он сообщает, что ряд важных решений в германских делах он принимал сам, даже не советуясь с Президентом СССР. На мой взгляд, к этому моменту Шеварднадзе в чем-то действительно «гулял сам по себе». Он хотел остаться в истории именно тем человеком, который обеспечил объединение Германии. Однако история с этим не согласилась.
– Одним из главных рефренов нашей беседы является ваша мысль о том, что в распаде государства виноваты «неправильно понятое крушение системы, безответственность, неумелость»… Чьи конкретно неумелость и безответственность? Вы были не только министром, но и членом Совета безопасности и Совета обороны СССР. На вас, последних руководителях государства, и вина за его распад. Почему вы его не предотвратили?
– Распад системы, ее экономического остова начинался медленно, с 1970-х годов. Ослабление власти Горбачева происходило быстрее – в результате неверно выбранных приоритетов реформирования страны: надо было начинать с экономики, потом политики, а не наоборот. Развал государства, как это было и в феврале, а потом в октябре 1917 года, произошел по историческим меркам почти мгновенно. Слабость и нерешительность Николая II, Александра Керенского и Михаила Горбачева в противостоянии с революционно-агрессивным напором Ленина, Троцкого и Ельцина в атмосфере спонтанного ажиотажа толпы помешали удержать как Империю, так и Союз. Даже дюжине гениев не удалось бы остановить сорвавшийся с рельсов локомотив истории.
– Китаю оказалось возможно силами одного Дэн Сяопина.
– Дэн Сяопин не удерживал распад государства Китая – оно оставалось железобетонным, равно как и социально-политическая система. В этом разница. Дэн Сяопин во время вынужденной многолетней отсидки в годы «культурной революции» продумал верную концепцию развития Китая, проанализировав все, что в тот момент происходило в мире и в самом Китае.
– Ну а почему этого не сделали вы?