Шрифт:
– Как смеешь ты!..
– А ну прочь руки, х-хлоп!!!
В виде очень недовольного епископа виленского Протасевича, и пышущего праведным гневом великокняжеского секретаря пана Константина Острожского.
– Государь, разве заслужили мы!.. Э?..
Пока новоприбывшие молча таращились на происходящее, проникаясь моментом, заплаканная служанка закончила наносить мазь. На мгновение прижалась к коленям Великого князя, затем поставила плошку со снадобьем на край стола и беззвучно исчезла.
– Вижу, что пояснять ничего не нужно.
Пошевелив распухающими
– Тот, кто пронес пропитанные отравой перчатки во дворец и подменил ими обычные, уже известен - это стражник третьего десятка шестой сотни постельничей стражи.
Родовитые вельможи и католический иерарх разом помрачнели: предателем оказался не русский дворянин, а литовский шляхтич. С-скотина этакая, лучше бы сдох сразу после рождения, чем бросать тень на все благородное сословие Литвы разом!!!
– Однако сей червь слишком ничтожен, чтобы решиться на подобное. Да и сам способ злоумышления... Изготовить столь редкий яд под силу лишь очень знающему и опытному алхимику - а таковых во все времена было мало.
Прорвавшийся гнев заставил Димитрий Иоанновича сжать ладони в кулаки - и это простое действо явно доставило ему немалую боль. Придворные и каноник сей минутной слабости, разумеется, дружно не заметили - и в награду за это первыми услышали крайне важную новость. Даже две! Первая была в том, что с этого мгновения государевой волей образуется Сыскная комиссия по дознанию о злоумышлении против Трона и веры. Вторая была попроще - всего лишь о том, что все присутствующие как раз и входят в эту самую комиссию.
– Повелеваю! Сыск вести поелику возможно тайно, но со всей дотошностью и усердием. О покушении никому не говорить, дабы не будоражить умы и не сеять рознь в шляхте.
Окинув всех тяжелым взглядом, властитель искривил губы в недоброй усмешке:
– Я же, по возвращении в Вильно, оценю ваши старания... И верность.
Еще раз сжав ладони, Великий князь непроизвольно дернулся от боли. Побледнел, длинно выдохнул и негромко рыкнул:
– Ступайте!
Быстро, и вместе с тем почтительно покидая покои правителя, государственные мужи земли Литовской не могли не обратить внимания на попавшегося им навстречу постельничего Дубцова - вернее сказать, бывшего постельничего, судя по отсутствию оружного пояса, наливающемуся на его скуле шикарному синяку и общей помятости фигуры.
– А-аа, злыдень! Пес неверный!..
Под внимательными взглядами трех вельмож и одного епископа, свеженазначенный глава дворцовой стражи Михаил Салтыков самолично пихнул оплошавшего главного охранителя в приоткрывшуюся дверь. К сожалению, рукой, хотя хотелось (очень!) ногой и со всего размаха. Сопровождение опального боярина в виде двух десятников первой сотни, опасливо покосившись на новое начальство, молча проследовало в кабинет. Толстая створка мягко закрылась...
– Что скажешь, Петр Лукич?
Не рискуя делать резких движений (кому как не ему знать, сколь печально они могут закончиться в его нынешнем положении), постельничий Дубцов медленно опустился на одно колено:
– Виновен, государь. В небрежении долгом, в лености и глупости, в дурной службе - позволившей гнусным изменщикам утворить свое подлое дело.
Одобрительно хмыкнув, Великий князь Литовский жестом поднял боярина на ноги. Помолчал, о чем-то раздумывая - так долго, что северный ветер, внимательно подслушивающий за окнами покоев, даже начал подвывать от нетерпения.
– Отправляйся в свое московское имение. Сиди в нем тихо, ибо гневен я на тебя, и ныне ты в опале.
Достав откуда-то из-под стола небольшую плоскую шкатулку, облицованную янтарем, правитель небрежно ее приоткрыл - давая тем самым увидеть все тот же янтарь внутренней облицовки, и рубиновый браслет, камни которого блеснули темным багрянцем. Вроде бы красиво и даже изящно, да только опытные стражи невольно поежились от стылого ветерка смертельной опасности.
– Авдотье.
Сделав крохотную паузу, государь Московский продолжил инструктировать оживающего прямо на глазах ближника:
– Запоминай, кто и как к тебе станет относиться, подробно записывай. Если подойдут с какими-нибудь предложениями - не отказывай, обещайся поразмыслить. В разговорах выказывай тень обиды на меня, потому что это я повелел набирать в постельничие литвинов, ты же о нежелательности этого неоднократно упреждал. Месяца через два после рождения твоего первенца, Авдотья умолит меня снять опалу и вернуть тебе прежнее место и чин. Все ли ты понял?
– Все, государь!..
Наблюдая, как шкатулка с браслетом исчезает за отворотом боярского кафтана, царственный даритель выказал легкое недовольство:
– Гм. Уж не радость ли я вижу на твоем челе?
Мгновенно осунувшись и вернув на лицо выражение печальной угрюмости и полной покорности судьбе, мужчина скромно потупился:
– Как можно, государь...
Поглядев на руки, напоминающие двуцветные флажки, молодой Рюрикович досадливо поморщился. Вытянул из левого рукава белый платок и принялся аккуратно оттирать смесь глицерина и морковного сока - жалея, что нельзя так же просто убрать с кожи уродливые язвы химических ожогов. Впрочем, не сахарный, не растает!.. До возка точно дотерпит, а пока можно просто унять ноющую боль.
– Филька.
Левый конвоир-десятник бесшумно шагнул вперед и слегка поклонился:
– Уже проговорился, государь. Пока только приятелю из седьмой сотни, но до отъезда еще с двумя знакомцами из шляхтичей языком зацеплюсь.
– Можно ли им доверять в этом деле?
– Да, государь - всем болтать о покушении не будут, но кому надо обязательно донесут.
Учитывая, что "кому надо" служили в недавно набранных полках постельничей стражи, и все свои надежды на лучшую жизнь связывали с Великим князем Димитрием Иоанновичем - столь тревожная новость их должна была изрядно огорчить. А еще заставить преисполниться злобы на неведомых, но явно очень подлых заговорщиков. Пока неведомых...