20 лет
Шрифт:
С появлением преподавателя гул в аудитории чуть убавился, но атмосфера скуки не выветрилась. Темой занятия была "Present indefinite", из цветастых учебников, где большую часть занимали картинки, было велено выписать основные формулы и слова, чтоб после приступить к разбору задания. Уровень преподавания был посредственный, что говорить. Даже в нашей обычной общеобразовательной школе программа английского языка была куда сильнее, углубленнее. Рассчитывать на то, что уже полученные знания удастся закрепить и отполировать в Гуманитарной академии, не приходилось. Рассматривая картинки с глянцевых страниц учебника, я ощущала себя пятиклашкой, только-только приступившей к знакомству с языком. Скучно было жуть как, особенно сталкиваясь с грубейшей тупостью некоторых из однокурсников. Многие действительно, видно, впервые знакомились с английским в подобной форме, где не встречались такие слова, как "instagram", "iphone", "ipad", "macbook".
Не то, чтобы я была фанаткой Кафки, однако его творения, его личность, его жизнь трогали невероятно. "Письма к Фелиции", конечно, раскрывает романтическую сторону этого тёмного для литературы человека, показывает историю его любви, чувств, душевных терзаний, но, как по мне, большая ценность этой книги заключается в представлении творческой жизни писателя. В его отношении к своему делу, в поисках себя, в цене, которую он устанавливает писательству, приравнивая его к своей жизни в целом. "Желание отречься во имя писательства от величайшего человеческого счастья необоримо пронизывает каждый мой мускул. Я не могу от него освободиться. А опасения на тот случай, если я не отрекусь, столь велики, что погружают во мрак всё остальное", - читала я, услышав рядом с собой знакомый голос человека, пресытившегося сексом.
– Сейчас перемена, чего не отдыхаешь?
– Я отдыхаю, - ответила я, вновь увидев вблизи маленькие розовые губы Ани.
– Ну-ну, - хихикнула она, бросив взгляд на обложку.
– Почему ушла вчера?
– Не знаю, захотелось. А что?
– Хочешь знать, что о тебе сказала преподша?
– Ну?
– Что ты ни кого в грош не ставишь. Ведёшь себя неуважительно, заносчиво, плюёшь на преподов, на группу, на правила.
– Что за бред?
– Не бред. В группе тоже так считают. Ты ни с кем не общаешься, не здороваешься, мы для тебя никто. Быдло, не твой уровень.
– Я разве так говорила? Просто у нас разные интересы, я привыкла быть одной, закрытой в себе. Мне так уютно, не хочу выбираться наружу.
– Мы сегодня снова собираемся после учёбы. Ты как?
– Я не могу, извини. У меня нет средств на такие коллективные сборы.
– Ну видишь, - буркнула она ехидной улыбкой, поднявшись со стула.
– Что и следовало доказать.
Не знаю, как я тем днём выдержала все нудные, бестолковые четыре пары. Складывалось впечатление, что посещать их равно самому бессмысленному отсиживанию, самому тупому времяпровождению. Знаний не давали, но требовали внимания. Интересно.
Дома же обстановка была не лучше.
– Ну что, уже сутки не появляешься?
– прохрипел отчим в тусклом свете прихожей, встретив меня в трусах у порога. Мамы с Кириллом, судя по отсутствию обуви, к тому моменту не вернулись.
– А что?
– С кем-то спишь уже?
– Я ночевала у однокурсницы.
– Да? Учти, если залетишь, на нашу помощь с матерью не рассчитывай.
– Не залечу, не волнуйтесь.
С этими словами я разулась и быстро прошла в комнату, с ногами плюхнувшись на диван. Как ни странно, остаток вечера прошёл без ссор и выяснения отношений. Мама приготовила на ужин овощное рагу с запечённой картошкой, под звук орущего телевизора, транслировавшего очередной пахабный тнт-шный телесериал, мы вчетвером в стандартном молчании и напряжении поели, я вымыла посуду и направилась к Кириллу помогать с домашним заданием. Если б так происходило каждый день, быть может, нашу семью можно было б назвать благополучной. Думаю, ежедневное равнодушное молчание что мне, что маме, что брату пришлось бы куда больше по душе, чем скандалы и нервотрёпки. Но только не отчиму. Ему нужно было срываться. Каждый день нужно было. В силу ли своей работы, в силу возраста. Тем вечером он решил сделать исключение, но меня всегда пугало подобное затишье. Я знала, что если сегодня он сдал позиции, то вскоре отыграется, нагонит упущенное, поэтому оставалось ждать. Ждать его очередной нервный всплеск, вызывающий отклонения в нашей собственной психике.
7 глава
Нарисовав детство довольно-таки тёмными, грубыми мазками, я несколько слукавила. Не всё было так уж мрачно. Существовало три месяца в году, когда я ощущала себя счастливым, полноценным ребёнком - то было время отдыха у бабушки со стороны отца. Она жила в деревне в нескольких часах езды от города. Село небольшое, имело крупную действующую ферму, омывалось широкой рекой. Когда-то там даже была пристань, приходили яхты, теплоходы. Бабушка занималась цветами, потому в зале на журнальном столике у нас всегда стояла ваза с букетом. Чаще всего можно было
Одно, чего я до сих пор не могу понять, почему случился разрыв между ней и отцом. Мне об этом не рассказывали, это было закрытой темой, лишь мама давно мельком упомянула, что отец был связан со смертью мужа бабушки, то бишь со своим отцом. То ли там случилась жуткая ссора, после которой у деда случился очередной и последний сердечный приступ, то ли отец ненароком ударил его - не знаю, но так или иначе после того события мать отказалась от сына. Меня задевал бабушкин холод по отношению к отцу, обижало её предвзятое о нём мнение, но меня она, как ни странно, любила. Я чувствовала это. Она сама приезжала за мной из деревни в город, отправляла письма, если выдавалась возможность, звонила, зимой привозила банки с замаринованными помидорами, огурцами, джемом, лечо. Потеря бабушки, конечно, дала мне болезненный пинок, я не ожидала, что это произойдёт так скоро.
Возвращаясь же в счастливое лето, первым делом вспоминается моя слабость наблюдать из окна кухни за вечерним дождём, после которого я надевала тёплую вязаную кофту, джинсы с какой-то вышивкой, резиновые сапоги и выходила за калитку, смотрела по сторонам, ловила взглядом гладь реки. Скромное детское счастье. Запах дождя в воздухе переплетался с запахом слив, винограда.
Как бабушка переносила серые ноябрьские вечера и затяжную зиму в одиночестве, не представляю, а домашних животных, способных скрасить время, она не любила. Однажды завела пёструю кошку, к которой успела привязаться, но на порог дома её не пускала. Может, боялась грязи, может, того, что кошка будет гадить. Кормила во дворе кашами, иногда накладывала борщ, косточки. Летом Фрося, как её звали, гуляла, осенью и зимой жила в предбаннике, а к весне пропала. Бабушка не верила, что она могла уйти или замерзнуть. "Отравили, - была убеждена она, - или собаки загрызли". Я предпочитала думать, что её кто-то приютил, кто-то впустил в дом, позволив спать в кресле, есть на кухне. Сейчас - то я, разумеется, осознаю, что никому она не была нужна, никто не стал бы возиться с ней. Люди своих-то котят не успевали топить.
Я хотела остаться в той жизни. Остаться вместе с ней. Перестать взрослеть, остановить время. Теперь это место стало дачным курортом для городских. Богатые люди выкупают участки, застраивают их коттеджами, верандами, беседками, рассекают по реке на дорогущих катерах. Коренного населения практически не осталось. В последний раз мне довелось побывать в тех краях девять лет назад, когда умерла бабушка. После между родственниками началось делёж её участка, выяснения отношений. Кому он в результате достался, не знаю, да и не хочу знать. Одно только ясно - всё изменилось. Это был редкий вид трезвой, деревенской счастливой жизни. Именно трезвой. Встретить на улице пьяного человека удавалось нечасто, пили там мало. То ли время просто было другим, не знаю.
Так или иначе, село, в котором жила вторая бабушка, отличалось в корне. Бывали мы там пару раз в году. Бабушка и дед умерли рано, мне тогда было около трёх или близко к тому, участок достался маме и автоматически стал нашей дачей. Эта местность с детства напоминала грязную яму. Не потому, что располагалась на склоне. Нет. Она по сей день представляет собой типичную русскую деревню, где исконно людьми правят алкоголизм, нищета и безысходность. Самогонные аппараты, чекушки, грязные дети, облачённые в обноски, малолетние мамашки, плюющиеся матюками, грустные, "поломанные" физически бабушки на лавочках - всё это вполне приемлемо для той местности. Работы у людей нет, возможности уехать в город нет, живут огородами, мизерными пенсиями и социальными пособиями. Поесть, выпить, поспать. Поесть, выпить, поспать - крутятся в этом режиме, мало задумываясь о жизни, о её смысле. День прошёл и ладно, там не заботит будущее. Если и есть такие, кого заботит, то их единицы, я же говорю о массе, о тех обречённых сельчанах, которые к пятидесяти годам существования превращаются в безвольные куски мяса. Кого убивает алкоголизм, кого жалкое существование, рак, туберкулёз, печень, диабет. Продолжительность жизни низкая, но среди своих это никого не удивляет.