20 лет
Шрифт:
По соседству с домом маминых родителей жила семья из мужа, жены и двух дочерей. Пили там всегда. Сначала в белой горячке скончался муж, вскоре жена, дочерям на тот момент исполнилось около двадцати. Одна, как рассказывала мама, вышла замуж за уголовника, родила ребёнка, а, спустя полгода, его снова посадили за криминал, и та стала вслед за родителями ублажать глотку. Вторая дочь тоже неудачно вышла замуж, родила сына, какое-то время всё шло хорошо, а после муж привёл в дом другую, жену выпинул, та вернулась в отчий дом к сестре, тоже подсела на самогон, мальчишек, детей их, несколько раз пыталась забрать соцслужба, прабабушка не отдавала, а когда её не стало, дети стали уж подростками, сами в детдом отказывались ехать, несмотря на пьянство матерей, постоянно
Когда субботним утром было объявлено, что мы вчетвером с ночевой едем копать на дачу картошку, энтузиазм смене обстановки во мне не проснулся. Я не любила ездить на так называемую дачу. Разворачивающиеся картины были мало приятны. Но так как спрашивать моё мнение при любом раскладе никто б не стал, позавтракав бутербродами, собрав в пакеты старую одежду, платки, буханку хлеба, сосиски, перчатки, мы покинули квартиру. В часовом пути до деревни я слушала в наушниках музыку, Кирилл дремал на моём плече. Отчим, что казалось странным, который день вёл себя поразительно мирно. Глядя на них с заднего сиденья, я даже ловила моменты, когда он улыбался, шутил, вызывая на губах мамы счастливую улыбку. Подозрительно всё это было. Я ждала выход.
Приехали мы ближе к обеду. Изведали обстановку дома, переоделись и, вооружившись мешками с лопатами и вёдрами, вышли в огород, территория которого была сравнительно небольшой. С соседнего участка сверкнули любопытные взгляды, перешёптывания, смешки. С кем-то мама поздоровалась, поинтересовалась, как дела, как урожай. Те признались, что картошка порченная, практически вся с гнилью. Когда же мама с отчимом начали копать, а мы с Кириллом с вёдрами бегать за ними, то убедились, что картошка действительно плохая и у нас. Вся была заражена проволочником.
– И зачем её собирать?
– канючил Кирюшка, выудив картофелины из лунки.
– Есть её всё равно нельзя.
– Выкопать в любом случае нужно, иначе как в следующем году сажать?
– бросила мама.
– Меньше болтай, больше работай.
– В прошлом году тоже была гнилая, - не сдавался он.
– Всё равно потом на выброс. Зачем сажать?
Несколько раз делали остановки, но в общем работа заняла около двух-трёх часов. Меня спасала музыка. Я тоже не понимала, какой смысл сажать эту картошку, если из года в год её пожирал проволочник. Никакой мор этого паразита не брал. Он гулял из одного огорода в другой. Морить его надо было коллективно, но не всем то было нужно. Когда сбор подошёл к концу, отчим принялся топить баню, а мы с Кириллом помыли руки, ноги и отправились по велению мамы в магазин за квасом да макаронами. Она рассчитывала, что удастся сообразить на ужин жареную картошку, потому не взяла ничего, кроме сосисок, однако жареная картошка обломалась. Ходить в местный "Продмаг" брату нравилось. Для него это была некая экзотика что ли. Он никогда ничего для себя не просил, зная со слов мамы, что в этом месте всё вдвоё дороже, чем в городе, но сам поход в магазин его, в отличие от меня, радовал.
Ему доставляло удовольствие улыбаться незнакомым, здороваться с попутчиками, рассказывать "чей он", "с кем приехал". Меня же это смущало. Под пристальные взгляды местных мы дошли до магазина, набрали рожки, квас, лимонад, мороженое, на выходе столкнулись с немолодой пухловатой женщиной в цветастом платье. Глаза её были слегка отёкшими, волосы сальными. Увидев нас, она улыбнулась довольно-таки доброй, обаятельной улыбкой, никак не гармонировавшей
– Светка?!
– воскликнула мама на радостях, занимаясь в кухне нарезкой овощей. На подоконнике уже стояла припасённая бутылка.
– Сто лет её не видела! Как она? Мы в школе вместе учились, за одной партой сидели.
– Серьёзно? А выглядит она постарше лет на семь. Полная очень, лицо оттёкшее.
– Она с молодости стала баловаться выпивкой. Лечилась в наркодиспансере. Кодировалась уже сколько.
– У неё нет детей?
– Нет, она и замуж не вышла.
– Почему? Никто не встретился?
– Встречался один. У них любовь такая была, что вся деревня говорила, мы тогда как раз школу заканчивали. Она тоже собиралась в город ехать, парень её тем более тоже там уже учился на третьем курсе. А накануне наших вступительных экзаменов он застрелился. Она, понятное дело, никуда не поехала, осталась тут, сразу начала пить. Вот такой вот жизнь обернулась.
Я промолчала.
– Кир, сосиски с макаронами поставь пока варить. Кирилл куда пошёл?
– Во двор вышел со змеем своим, - ответила я, направившись к шкафу с посудой.
– Когда баня будет готова?
– Часа через два - полтора. Если устала, отдохни. Закройся вон в спальне.
– Да не устала, - улыбнулась я, чувствуя комфорт, какого давно не было при общении с мамой.
– Хороший день.
– Да, я тоже довольна. Главное, чтоб всё не завершилось плачевно. Как обычно.
– Вероятнее всего так и будет. С бутылкой иначе не бывает.
– Посмотрим.
Время до бани мы с Кириллом провели на улице. Собрали по банке смородины, малины, вишни, откопали в сарае старый велосипед, мышеловку, клетку для кроликов. Всё было покрыто пятисантиметровым слоем пыли, паутины, ржавчины. Не верилось, что когда-то в этом заброшенном месте обитала жизнь. Что тут прошли мамино детство, юность. Сколько помнил этот дом? Достаточно. Только вот счастья там не было. Будет ли когда-то? Не знаю. Явно не в нашей семье. И семьёй-то её сложно назвать. Скорее компанией людей, вынужденных обитать под одной крышей. Именно вынужденных.
Когда же к вечеру пришла Света, мы все успели поужинать, помыться. Кирюшка лежал на печке с телефоном, я читала книгу на пружинной скрипучей кровати, мама пила чай с неясно откуда взявшимися карамельками, а отчим начал потихоньку отхлёбывать из своей долгожданной бутылки. Ради этих мгновений он и терпел все предыдущие дни, держал над собой самообладание. Теперь же можно было оторваться. Мы не знали, чего ожидать от вечера, каким будет завершение этого спокойного на редкость дня, но то, что ничего хорошего он не предвещал - понятно было всем. Света вошла в дом по-свойски. На ней было то же цветастое платье, те же резиновые зелёные тапки, из под которых глядели пальцы с грязными ногтями. Сначала, конечно же, последовало трогательное приветствие между ней и мамой, слёзы, улыбки, восклицания. Потом, когда эмоции более или менее угасли, в силу вступил разговор из серии "Как дела? Где работаешь? Как здоровье? Кого схоронили? Кто вышел замуж? Кто развёлся?", длилось это около часа-полтора. После началось застолье. Света пришла не с пустыми руками, с литровой бутылкой "домашнего самогона".
– А чё ты нигде не работаешь?
– доносился из кухни его нетрезвый голос.
– В город бы поехала.
– У меня мать тут неходячая, на кого я её оставлю? Три года уже лежит, не встаёт. На её пенсию и живём, - ответила Света не без грусти.
– Думаете, мне самой не настоиграла такая жизнь? Ещё как настоиграла, а куда деваться? Судьба так сложилась, сейчас уж поздно метаться.
– Почему поздно? Мать бы с собой забрала, тут дом продали, купили квартиру однокомнатную.
– Не продаются тут дома. Я уже интересовалась. Не едут люди сюда, не хотят, как мы, жизнь угробить. И правильно делают, я бы по своей воле тоже тут не осела.