2012: Вторая Великая Отечественная. Дилогия
Шрифт:
— Объясните, что здесь происходит? Кто вы такие? О чем, черт возьми, вы вообще тут говорите? Как может быть, чтобы большевики терпели трехцветный флаг?
— Да они не только трехцветный флаг терпят, у нас и орлы (хихикнув про себя — все равно вилки для снимания с ушей лапши у него нет и не предвидится) вместо звезд — в Кремле на башнях стоят. А коммунисты — коммунисты заседают в парламенте на Охотном ряду вместе с теми, кого вы бы назвали кадетами или, скажем, обновленцами. Часть коммунистов, кстати, исповедует взгляды, близкие к взглядам Союза Михаила Архангела.
— Слава тебе, господи, — были бы у Суховеева свободны руки — наверное, он бы истово перекрестился, — почему же тогда вы обращаетесь со мной, как с врагом?
— Видите ли, в чем дело, гражданин Суховеев. Мы обращаемся с вами в полном соответствии с вашим статусом — вы и есть для нас враг.
— Но почему?
— Смотри, Андрей, — он еще спрашивает. Неужели не доходит?
— Гражданин Суховеев, мы морально осуждаем тех же большевиков за то, что в борьбе с существовавшим режимом они не брезговали пользоваться помощью внешнего врага. Следовательно, с таким же основанием мы осуждаем и вас — тех, кто считал, что использует внешнего врага для свержения большевизма, хотя на самом деле это внешний враг использует вас.
— Простите, госп… гражданин следователь, не соблаговолите ли разъяснить мне, что означают эти звезды, — Суховеев кивнул в сторону полковничьих погон. — Признаться, я подумал было, что принятые у вас чины соответствуют тому, что было в мое время, однако сейчас вижу, что я несколько ошибся в своих предположениях.
— Эти звезды говорят о моем классном чине в прокуратуре, гражданин Суховеев. Этот чин — «старший советник юстиции» — эквивалентен званию полковника в армии.
— Вы из прокуратуры? Удивительно. Я полагал, что буду иметь удовольствие общаться с офицерами контрразведки.
— Офицеры контрразведки, хотя по аналогии они скорее являются офицерами известного вам корпуса жандармов, возглавляли группу, которая задержала вас и частично ликвидировала ваших подчиненных.
— Группу? А, вы о нижних чинах…
— Между прочим, каждый из этих, как вы выразились, «нижних чинов» — студент не менее чем третьего курса университета, добровольно вступивший в армию после нападения Германии.
— Студенты? Добровольно? Да вы смеетесь надо мной, господа, положительно — просто смеетесь. Такое было возможно в Германии периода Великой войны, но уж никак не в России. Наши студиозы от века были озабочены тем, чтобы гадить существующей власти любыми доступными им способами.
— Не «господа», а «граждане следователи», не забывайтесь. Боец! — Андрей позвал стоявшего снаружи «старослужащего» — кто-то из нас придумал студентам это погоняло, обыграв личность их командира. Старый, когда услышал, чуть от смеха не загнулся — хорошо, говорит, что кульками или пакетами не назвали.
— Боец, какой курс и факультет?
— Третий курс, филологический факультет, товарищ полковник. — При слове «товарищ» лицо Суховеева исказила брезгливая гримаса.
— Филологический? Какими же языками владеешь?
Боец посмотрел на нас — отвечать? Андрей кивнул головой, после чего студент выдал несколько фраз на французском и испанском языках, причем французский подполковник явно понял.
— Да как ты смеешь? Господа, извольте приказать ему… — и замолчал, видимо, поняв неуместность вспышки своего гнева.
— А сменщик твой, он откуда? — продолжал выяснять Андрей. Ну, правильно, надо же и с личным составом поближе познакомиться, совместить, так сказать, приятное с полезным.
— С мехмата, товарищ полковник, на курс старше. У нас вообще гуманитариев мало — я и Серега, остальные — все технари.
— Хорошо. Спасибо, свободен.
— Есть! — Боец, отдав честь, четко повернулся и строевым шагом вышел. А к пареньку-то коллегам надо присмотреться — ишь, как с ходу вник в ситуацию и сыграл все красиво. Есть задатки-то, есть… Нечего такому красавчику в филологах делать, тем более что сейчас много людей для загранки понадобится — как «те, кто был» себя поведут — неизвестно, а те, кто просто «был» — все канули неизвестно куда. Так, что-то мы отвлеклись.
— Ну что, Суховеев, убедились?
— Убедился. Хочу только заметить, что хам, даже знающий французский, не перестает от этого быть хамом.
— Вы получили с его стороны ровно тот ответ, которого заслуживали. — Андрей худо-бедно понимал французский язык — сказывались многочисленные поездки на выездные матчи «Зенита» в УЕФА и общение с приобретенными во Франции и Бельгии друзьями, школьный курс иностранного языка, опять же.
— Так почему же со мной беседует прокуратура, а не контрразведка? Особой разницы, правда, нет — я все равно ничего не скажу из того, что знаю, ни вам, ни вашему НКВД, или как оно у вас там называется.
Мы с Андреем, не сговариваясь, захохотали. Что он нам может рассказать? Группы, выброшенные до двадцать второго июня, пропали. Задачи групп, которые выбрасывались двадцать второго числа, где-то до вечера, известны назубок — «Гугл», то есть теперь — «Яндекс», в помощь. Задач групп, которые немцы выбрасывали после него, он знать не мог — с учетом того, что обстановка стала складываться совсем по-другому, задачи в любом случае изменились. А две группы, руководителем одной из которых был он, уже обезврежены. Так что…
— Что вызвало у вас столь бурную реакцию, господа? Я сказал что-то смешное? Или вы сомневаетесь в моей способности выдержать пытки? — На «беспонтовое» обращение «фраера», а он им сейчас и был, «фраером ушастым» — уши-то вон какие, почти как у генерала Власова (интересная аналогия, кстати, надо бы запросить статистику в ИЦ), — мы уже не отреагировали.
— Андрюха… ха-ха… микроволновка… ха-ха…
Ничто так не действует на допрашиваемого, как искренний смех следователя. Это гораздо хуже, чем разговор на повышенных тонах, топанье ногами и прочие безобразия, типа пресловутой лампы, светящей в глаза — конечно, при условии, что целью допроса является не получение информации, а закрепление доказательств. А уж если смеются, не сговариваясь, двое…