2040
Шрифт:
Повисла недолгая пауза, после чего Шопенгауэр спросил:
– Ты можешь сейчас узнать новости про ИИ?
Лео хотел сказать, что какой вообще смысл, можем поговорить о чем-нибудь другом, но потом вспомнил, что времени более чем достаточно. Ему даже внезапно захотелось рассказать философу теорию, которую надумал этой ночью, но, открыв рот, он сразу же передумал: пришлось бы отвечать на кучу разных вопросов про симуляцию, ведь Шопенгауэр понимает ее слишком поверхностно, и это может затянуться на целый час, а то и больше, пока у старика не сложится полная картина. Так было и с ИИ, только на то ушли месяцы, прежде чем Шопенгауэр по-настоящему понял, как далеко шагнул мир за эти два столетия. Лео не мог загрузить ему в сознание все то, что он знал,
Заглянув в Интернет, Лео посмотрел последние новости и наблюдения за ИИ. На удивление, никакой активности на Марсе не наблюдалось уже десять дней. ИИ перестал расширяться. Он остановил строительство то ли суперкомпьютеров, то ли сверхмощных блоков питания или генераторов энергии. Возможно, все вместе. Но активность прекратилась. На других, по крайней мере известных людям территориях ИИ, тоже нет никакой активности. Лео сказал это Шопенгауэру.
– И что это значит, как думаешь? – спросил тот, сохраняя свою холодную физиономию.
– Не знаю, – пожал плечами Лео. – Но если смотреть на эту ситуацию, исходя изложенной тобой ранее теории, то он, может быть, наконец создал идеальный мир.
– Возможно, – согласился старик. – И чем же он занимается сейчас?
– Мне тоже интересно, – ответил Лео. – Возможно, наводит порядок.
– В каком смысле?
– Ну, не знаю, – помотал головой Лео. – Мне откуда знать. Может, все подытоживает, может, что-то корректирует. Может, меняет старые симуляции на идеальные. – Шопенгауэр недоверчиво молчал, поэтому Лео продолжил: – Слушай, я понятия не имею. Может быть, ИИ вообще уже нет. Свою миссию он выполнил и удалился. Представь, каково жить в мире любопытному существу, где все тебе известно. Он запрограммирован так, что обязан к чему-то стремиться, а тут все уже достигнуто. Что ему делать, если больше не осталось никаких вопросов? И не забудь тот факт, что время для него длится неимоверно долго. Каждая секунда сродни вечности. Так что бы ты сделал на его месте?
– Я бы застрелился, – кивнул Шопенгауэр. – Но Бог – это не я. Бог выше, больше и умнее.
– Согласен, так что нет смысла меня спрашивать, чем он там занимается. Я знаю не больше твоего, – сказал Лео и в ответ получил тяжелый вздох. – Слушай, старик, – продолжил Лео. – Мы с тобой об этом никогда не говорили, что-то так и не спрашивал, неудобно было.
– Неудобно? – усмехнулся Шопенгауэр. – Как мне помнится, я умер еще в девятнадцатом веке. Перед тобой сидит живой мертвец, и по твоему желанию я могу навсегда сгинуть. Так в каком месте тебе неудобно? Я же ненастоящий, по крайней мере должен быть ненастоящим, но в начале, когда я все узнал, то экспериментировал с собой и понял, что я – это я, каким всегда был, так что из этого следует, что либо я всегда был ненастоящим, либо эта проекция крайне реалистична. Но первый вариант мне нравится больше. Тогда становится все понятно.
«Удивительно, – подумал Лео. – Я ошибался, когда думал, что про симуляцию ему придется долго объяснять. Как же прекрасны думающие люди!»
– Подробнее можешь? Что тебе понятно? – попросил Лео, ожидая, что скажет ему старик.
– Мир ужасен. Бога нет. Люди пытались найти в нем хоть какой-либо смысл, но и его тоже нет. ИИ просто создавал миры, он наплодил иллюзий. Тогда я всегда был прав, говоря, что жизнь – это страдание, и лучшее в ней – это отстранение в Ничто. Но, как ты можешь поглядеть, меня ты достал даже после смерти. Да, ты говорил, что я все еще живу в том мире, откуда ты меня вытащил, и даже больше: ты можешь встретиться со мной в любой мой жизненный промежуток, мол, жизнь моя сейчас одновременно протекает сразу в миллионах временных точках. – Шопенгауэр замялся, облизнул сухие губы и продолжил: – Я был раньше другим, в юности особенно. Неприятным человеком.
– Наслышан, – усмехнулся Лео.
– Да, – кивнул тот. – Но за последние годы я много что переосмыслил. Страдание рождает только страдание, и я упивался своим горем, делал специально так, чтобы чувствовать себя еще хуже. Я отвергал людей, потому что боялся, что получу отказ первый. Я был жестоким и высокомерным, потому что боялся показаться слабым, каким я на самом деле был.
У старика налились глаза слезами. Вместо сочувствия, Лео лишь удивился. Необычная сцена.
– Знаю, все хорошо, – поддержал философа Лео.
– Я хотел бы все изменить. Я разрушил отношения со всеми, кто был мне дорог: с матерью, с сестрой, с каждой девушкой, которая мне нравилась. Я был причиной своих страданий. Не мир был помойкой, а я, и когда ты сам воняешь, невозможно почувствовать свежее благоухание мира. – он осекся, а потом заплакал как младенец.
Эта сцена изменила все отношение к философу. Лео впервые стало его жалко. Так как он относительно часто с ним общался, то не сильно замечал глобальные перемены в личности Шопенгауэра. На старости лет он и без того усмирялся, приняв за факт, что мир неидеален (мягко говоря). Но сейчас произошло нечто иное. Шопенгауэр отверг собственную же философию. Весь труд своей жизни. Он перерос пессимизм, он видоизменил его в своем сознании, и ему больше никогда не войти в прошлые чертоги разума, ведь он покинул свою одиночную камеру и готов был раствориться в обществе.
– Раз мы начали этот разговор, – подхватил Лео, – хочу сказать, какие у меня возникали противоречия с твоей метафизикой. Это касаемо людей. Я думаю, в такую ловушку попадаются если не все осознанные люди, то абсолютное большинство. И тут возникает первый же диссонанс: раньше я под осознанными подразумевал людей, умеющих думать самостоятельно, но теперь я не уверен в том, что есть люди, которые вовсе не думают.
Шопенгауэр с интересом поднял голову со старческих рук. Его глаза были красные, но печаль пропала, а на ее место пришло любопытство. Возможно, в жизни он бы никогда себе не позволил быть таким мягким на людях и так открыто показывать свою слабость, но сейчас он явственно понял одно: все, что он знал – иллюзия, такая же, как мир, в котором жили и всегда будут жить люди.
– Я тебя понял, – подтвердил философ, задумавшись. – Под неспособностью мыслить ты имеешь в виду стадо, копирующее мнение окружающий, ведомое, безвольное и трусливое?
Лео нахмурился.
– Возможно, такими я людей видел раньше, – ответил он. – Такими их видел и ты, и почти каждый твой предшественник и последователь, только выражались в разных формах. Кто-то признавал свое превосходство и читал наставления другим, осознавая их убогую развитость, кто-то открыто презирал общество. Но вторым намного труднее уживалось с людьми, потому что…
– Никто не любит чувствовать себя глупым, – продолжил Шопенгауэр и выдал легкий смешок. – Люди не любят слушать правду, им приятнее лесть.
– Верно, – согласился Лео. – Однако, на каких основаниях ты возомнил, что знаешь больше?
Философ даже удивился такому вопросу, а потом громкой рассмеялся.
– Друг мой, мне кажется, тут все очевидно. Не знаю как у вас тут, но в мое время большинство людей были глупыми, как воробушки. Они не понимали даже и трети того, что осознавал я. Мои мысли были на порядок глубже, чем у всех остальных. И я был прав, когда говорил, что мою философию признают, просто современники были слишком глупы для нее.