22 июня. Черный день календаря
Шрифт:
К вечеру 22 июня стоявшие у границы части 11-й армии были окружены или рассеяны. Однако надвигающаяся катастрофа была осознана еще в первой половине дня. Уже в 9:35 22 июня командующий Северо-Западного фронта сообщал командованию: «Крупные силы танков и моторизованных частей прорываются на Друскеники. 128-я стрелковая дивизия большею частью окружена, точных сведений о ее состоянии нет. Ввиду того, что в Ораны стоит 184-я стрелковая дивизия, которая еще не укомплектована нашим составом полностью и является абсолютно ненадежной, 179-я стрелковая дивизия — в Свенцяны также не укомплектована и ненадежна, так же оцениваю 181-ю [стрелковую дивизию] — Гулбенэ, 183-я [стрелковая дивизия] на марше в лагерь Рига, поэтому на своем левом крыле и стыке с Павловым создать группировку для ликвидации прорыва не могу. Прошу помочь. Тильзитскую группировку противника буду бить контрударами: с фронта Телшяй, Повентис — 12-м механизированным корпусом, с направления Кейданы, Россиены — двумя дивизиями 3-го механизированного корпуса».
Цель — Киев. Там, внизу, ничего не подозревающие люди.
Переформированные
В первые дни войны все танковые соединения 3-й танковой группы, входящей в состав группы армий «Центр», действовали в полосе Прибалтийского особого военного округа (Северо-Западного фронта). Но это не означало, что правый фланг войск на периметре Белостокского выступа остался не атакованным. Сувалкинский выступ глубоко вдавался в советскую территорию и был практически идеальным плацдармом для удара в тыл советским войскам в районе Белостока. Нависающее положение Сувалкинского выступа было использовано немцами для проведения наступления силами пехотных соединений 9-й армии. Из выступа стартовали в поход на восток три пехотные дивизии VIII армейского корпуса. Также из выступа перешла в наступление 256-я пехотная дивизия соседнего XX армейского корпуса. Вследствие этого силы вторжения имели внушительный перевес над занимавшей позиции по периметру Сувалкинского выступа 56-й стрелковой дивизией генерал-майора Сахно. Советская дивизия своевременно вышла на назначенные позиции на границе, но вследствие численного перевеса противника была рассечена на несколько частей, а один ее полк попал в окружение. Позднее, уже на допросе в НКВД, Д. Г. Павлов говорил, что во второй половине дня 22 июня «Кузнецов с дрожью в голосе заявил, что, по его мнению, от 56-й стрелковой дивизии остался номер».
О том, как сражалась в первый день войны 56-я дивизия, вспоминает выпускник Гомельского стрелково-пулеметного училища Л. А. Белкин: «Я получил назначение в Белорусский особый военный округ, в 3-ю армию, в 56-ю стрелковую дивизию. 21 июня, мы, 10 молодых командиров Красной Армии, выпускников ГСПУ, прибыли в Гродно, в штаб дивизии, и поздним вечером того же дня, уже были в местечке Гожи на границе с Польшей. Здесь находился 184-й стрелковый полк, в котором нам предстояло начать свою командирскую службу. Командира полка на месте не было, сказали, что он отбыл в командировку в Москву. Нас принял начальник штаба, посмотрел на наши предписания и сопроводительные документы, потом махнул рукой и сказал: „Уже поздно, идите спать. Вот пустая палатка. Завтра утром с вами разберемся“. На следующий день нашу группу зачислили в состав уже разбитого немецкой авиацией 184-го стрелкового полка…
В пятом часу утра нас разбудил гул самолетов. Мы собрались у штабной палатки. В небе над нами медленно летели на восток многие десятки немецких бомбардировщиков. Собственно, о войне никто и не подумал. Решили, что это маневры, либо наши, либо немецкие, и спокойно пошли к реке умываться. И пока мы умывались, на палаточный городок налетели немецкие самолеты и разбомбили наш полк. Примерно 60–70 % личного состава полка погибли или были ранены во время этой первой бомбежки. Считайте, что от полка только название сохранилось. Мы вернулись к тому месту, где была наша палатка, а там — все перемешано с землей и кровью. Нашел свои сапоги, чьи-то галифе, а гимнастерку с портупеей — нет. Умываться шли к реке в трусах и в майках, так я на себя накинул какой-то гражданский пиджак (с убитых снять гимнастерку тогда не решился). Только тут мы поняли — это война… А к полудню о начале войны сообщили официально. После бомбежки поднялась паника… Мне приказали принять пулеметный взвод у старшего сержанта Качкаева, который с двумя „максимами“ был на правом фланге полка, но Качкаев, с пулеметами и бойцами расчетов, как в воду канул, с концами, так и не нашли их. Остатки полка заняли оборону, согласно боевому расписанию. Почти неделю стояли на позициях, но нас никто не трогал, немцев мы перед собой не видели. Полк был в основном укомплектован новобранцами, поляками из Западной Белоруссии, так они все разбежались по домам уже в первые дни. Паника и неразбериха были неописуемыми. Мы ничего не знали, что происходит. Связи со штабом дивизии не было. Вокруг — полная неопределенность. Мы понятия не имели, что уже окружены и находимся в глубоком тылу противника. Посланные связные в полк не возвращались. Только дней через пять прилетела немецкая „рама“ и стала кружить над нашим расположением. А через какое-то время подъехали немцы на мотоциклах, спешились и цепями пошли в атаку. Примерно силами батальона. Встретили их плотным огнем, они откатились обратно к своим мотоциклам. Но в этот момент командир одной из наших стрелковых рот смог зайти им во фланг, и шесть немцев были пленены в этом столкновении. Пленные немцы были совсем не такие, как их рисовали нам в училище. Эти были крепкие, загорелые, стриженные под бокс (наших солдат стригли „под ноль“), воротники расстегнуты, рукава закатаны. Стали допрашивать. Я знал немецкий язык и переводил на этом допросе. На все вопросы немцы отвечали одинаково: „Сталин капут! Москва капут! Руссише швайн!“ Предупредили: не дадите сведений — расстреляем. Ответ не изменился. Стали их расстреливать по одному. Никто из шести немцев не сломался, держались перед смертью твердо, как настоящие фанатики. Всех их — „в расход“… А вечером того же дня к нам добрался командир, делегат связи. Сказал, что мы в полном окружении, что Минск уже, видимо, взят гитлеровцами, и передал приказ — выходить из окружения мелкими группами…
Первая бомба отрывается от Не 111.
Один из нас молча развернулся и ушел в одиночку… Сдаваться?..
Уже по ту сторону старой границы зашли в поселок под названием Великое село. Попросили поесть. Женщины сказали, что на другом краю поселка стоят немцы, вынесли кое-что из гражданской одежды, дали по куску хлеба и завели на колхозную молочную ферму. Прибежал заведующий фермой, и стал нас прогонять. „Сталинские выродки, — кричал он нам, — комсомольцы поганые! Суки! Житья от вас не было! Не дам вам молока, лучше немцам все отдам!“ Я только спросил его: „За что ты на нас, на красноармейцев, так орешь? Мы же с тобой советские люди! Как тебе не совестно?! Опомнись!“. Мужик схватил косу и кинулся на меня. Но его дочь набросилась на него, повалила на землю, и держала, изрыгающего брань и проклятия, бешеного от ненависти, родного папашу.
Я только произнес: „Мы с тобой, сволочь, еще встретимся!“
На что я тогда надеялся, ведь война только разгоралась, и где тут было уцелеть в немецком окружении. Но ведь довелось свидеться! В 1947 г. я служил в Белоруссии, и меня командировали в Дзержинск, это недалеко от этих мест. Приехал в это село, зашел в дом к этой сволочи. Жена говорит: „Нет его, уехал. А вам он зачем?“ — „Да мы с ним давние знакомые, вот заехал проведать да старый должок отдать“. — „Ну тогда подождите, сейчас как раз вернуться должен“. Приходит. Меня не узнал. Да и где узнать в офицере Советской Армии оборванного окруженца сорок первого года. Я издалека начал: „Есть сведения, что во время оккупации, в сорок первом году, вы, вместо того чтобы оказывать помощь нашим красноармейцам, гнали их, обзывали, оскорбляли и грозились выдать немцам“. Он все отрицает. И тут я не выдержал: „А как с косой на меня бросался, помнишь?!“ Мужик весь в лице переменился. Говорю ему: „Садись и пиши свою биографию, все пиши, что при оккупантах делал и как наших солдат предать собирался“.
Взял написанные листки у этого подонка, пришел в Минское отделение КГБ, написал заявление. Мне отвечают: „Нам сельское хозяйство подымать надо. Трогать его не будем, пусть дальше работает“. Я все понял…»
Рядом со 184-м сражался 213-й стрелковый полк 56-й дивизии: «Его командир майор Яковлев Тимофей Яковлевич предложил совместно [с подразделениями 9-го Отдельного пулеметного батальона и 10-го Отдельного пулеметного батальона] форсировать Неман у селения Гожа, а потом, двигаясь лесами в северо-восточном направлении, пробиваться к линии фронта. В ходе жестокого боя 26 июня 1941 г. остатки полка и батальона форсировали Неман, продвигаясь в направлении на Друскеники. При этом под Друскениками выдержали ожесточенную схватку с врагом, разгромив часть его сил. Бывший курсант учебной роты полка, учитель Султан Аскерханов сообщил, что это был 142-й пехотный полк противника. При этом, пишет он, было взято 180 пленных, 15 машин, повозки, оружие, знамя. „Я хорошо помню, — заключает он, — что знамя взял старший сержант Комиссаров, родом из Орехово-Зуева под Москвой“. Движение на восток, к фронту, продолжалось. В нескольких боях и стычках с преследовавшими остатки полка и батальона гитлеровцами погибли многие бойцы и командиры, среди них комиссар полка Черных, политрук Репало, младший лейтенант Тибилов. Раненым был схвачен врагом командир 213-го стрелкового полка майор Т. Я. Яковлев. О его последних часах жизни рассказывает встретивший Яковлева во вражеском концлагере Сувалки бывший писарь первого батальона, однофамилец своего командира полка красноармеец Л. Ф. Яковлев: „Он был худ, избит, в порванной одежде, ранен, но в своей форме. На прощание уверил нас в неизбежной победе над фашистами. „Не гнитесь перед врагом, сражайтесь и боритесь кто и где как сможет“ — это было его последнее к нам обращение, нас уже пинками гнали дальше. А позднее мы услышали, что майора Яковлева враги застрелили. При его ненависти к врагу этому нельзя было не поверить“».
Обороняющиеся советские части могли рассчитывать только на то, чтобы сдержать на некоторое время продвижение противника. Особое упорство было проявлено гарнизонами дотов Гродненского укрепрайона. Командир 28-й пехотной дивизии в донесении о боях в районе Сопоцкина писал: «На участке укреплений от Сопоцкино и севернее… речь идет прежде всего о противнике, который твердо решил держаться любой ценой и выполнил это. Наступление по действующим в настоящее время основным принципам не давало здесь успеха… Только с помощью мощных подрывных средств можно было уничтожить один дот за другим… Для захвата многочисленных сооружений средств дивизии было недостаточно». Советская тактика обороны в отчете описывалась следующим образом: «Гарнизоны укрывались при атаке в нижние этажи. Там их невозможно было захватить… Как только штурмовые группы откатывались, противник снова оживал и занимал амбразуры, насколько они были еще невредимы». Сопротивление отдельных дотов продолжалось несколько дней, когда линия фронта далеко откатилась от границы.
Развал обороны 56-й стрелковой дивизии под нажимом противника заставил командующего 3-й армией принимать срочные меры по восстановлению целостности фронта. Подвижным резервом в руках командующего армией был 11-й механизированный корпус. В первый день войны, с момента налета немецких самолетов на Волковыск в 4:00, связи со штабом 3-й армии и штабом округа не было, и части корпуса выступили самостоятельно в район Гродно, Соколки, Индура согласно плану прикрытия. Это выдвижение вполне соответствовало идее командования по использованию мехкорпуса для латания фронта.
Если под Алитусом состоялось первое танковое сражение Великой Отечественной войны, то под Гродно вкус встречи с танками Т-34 ощутила немецкая пехота. Советская 29-я танковая дивизия полковника Н. П. Студнева располагалась до войны в районе Гродно и естественным образом оказалась на пути наступления VIII армейского корпуса немцев. К началу войны она насчитывала всего 66 танков, в том числе 2 KB и 26 Т-34. Остальной танковый парк составляли танки Т-26 разных модификаций.
29-я танковая дивизия выводилась в район сосредоточения под ударами авиации противника, при первом же воздушном налете подверглись бомбардировке казармы 59-го танкового полка и штаб дивизии. Исходные районы части заняли к 8:00 утра, в сторону границы к Августовскому каналу был выслан разведывательный батальон. После сосредоточения 29-й танковой дивизии в роще юго-западнее Гродно командир дивизии получил лично от генерала В. И. Кузнецова указание: «Противник с целью спровоцировать конфликт и втянуть Советский Союз в войну перебросил на отдельных участках государственной границы крупные диверсионно-подрывные банды и подверг бомбардировке наши некоторые города. Приказываю: 29-й танковой дивизии во взаимодействии с 4-м стрелковым корпусом ударом в направлении Сопоцкин — Калеты уничтожить противника; границу не переходить. Об исполнении донести». Характерная формулировка приказа — «с целью спровоцировать конфликт». Возможно, В. И. Кузнецов не хотел верить, что началась война. Силы, которыми противник пересек границу, были еще неизвестны и их скоропалительно назвали «бандами», хотя на самом деле границу уже пересекли регулярные части вермахта.