23 июня. "День М"
Шрифт:
Картина беспримерного морально-политического разложения страны и армии будет неполной, если мы хотя бы кратко не упомянем и о фактах массового сотрудничества с врагом.
Уже через несколько месяцев после начала войны, осенью 1941 г., немецкое командование смогло приступить к планомерному формированию «национальных» частей вермахта, укомплектованных бывшими советскими гражданами (если только слово «гражданин» вообще применимо к подданным сталинской империи). Так, было создано в общей сложности порядка 90 так называемых «восточных» батальонов; 26 «туркестанских», 13 «азербайджанских», 9 «крымско-татарских», 7 «волго-уральских» и т. д. В следующем, 1942 году, после прорыва немецких войск на Дон и Кубань, началось создание «добровольческих» казачьих формирований.
Самой распространённой и массовой формой сотрудничества бывших военнослужащих Красной Армии с оккупантами стало зачисление их в регулярные части вермахта в качестве так называемых «добровольных помощников» (Hilfswillige, или сокращённо «Хиви»). Первоначально «хиви» служили водителями, кладовщиками, санитарами, сапёрами, грузчиками, высвобождая таким образом «полноценных арийцев» для непосредственного участия в боевых действиях. Затем, по мере роста потерь вермахта, русских «добровольцев» начали вооружать. В апреле 1942 г. в германской армии числилось 200 тысяч «хиви». Так, в окружённой у Сталинграда 6-й армии Паулюса в ноябре 1942 г. было 51 800 «хиви», а в 71-й, 76-й и 297-й пехотных дивизиях этой армии «русские» (как называли всех бывших советских) составляли до 40 % личного состава. Летом 1942 г. в 11-й армии Манштейна числилось 47 тысяч «добровольцев» В конце концов масштабы массового сотрудничества с оккупантами стали столь велики, что верховным командованием вермахта был создан специальный пост «генерал-инспектора восточных войск». В феврале 1943 г. под началом генерала Кестринга в рядах вермахта, СС и ПВО служило порядка 750 тыс. человек. С октября 1943 г. «хиви» были включены в стандартный штат немецкой пехотной дивизии в количестве 2 тысячи на дивизию, что составляло 15 % от общей численности личного состава.
Такие цифры называют зарубежные историки. С ними вполне согласны и военные историки российского Генштаба, составители сборника «Гриф секретности снят». На стр. 385 читаем: «Численность личного состава военных формирований так называемых «добровольных помощников» Германии, включая полицейские и вспомогательные, к середине июля 1944 г. превышала 800 тыс. человек. Только в войсках СС в период войны служило более 150 тыс. бывших граждан СССР». На стр. 334 сообщается, что в 1942–1944 гг. из числа находившихся в немецких лагерях военнопленных в связи со вступлением в «добровольческие формирования» было освобождено порядка 500 тыс. человек. А ведь пленные были важным, но отнюдь не единственным источником людских ресурсов. К услугам немцев были и сотни тысяч дезертиров, и миллионы военнообязанных, уклонившихся от мобилизации в начале войны. И десятки бывших генералов Красной Армии.
За добровольную сдачу в плен и сотрудничество с оккупантами после войны было расстреляно или повешено 23 бывших генерала Красной Армии (это не считая гораздо большего числа тех, кто получил за предательство полновесный лагерный срок). (20) Среди изменников были и командиры самого высокого ранга:
— начальник оперативного отдела штаба Северо-Западного фронта Трухин;
— командующий 2-й Ударной армией Власов;
— начальник штаба 19-й Армии Малышкин;
— член Военного совета 32-й армии Жиленков;
— командир 4-го стрелкового корпуса (Западный фронт) Егоров;
— командир 21-го стрелкового корпуса (Западный фронт) Закутный.
Да, десять человек из числа казнённых генералов были в конце 50-х посмертно реабилитированы. (100, 101) Но при этом не следует забывать, что реабилитации 50-х годов проводились по тем же самым правилам, что и репрессии 30-х. Списком, безо всякого объективного разбирательства, по прямому указанию «директивных органов»…
Казнённые генералы известны поимённо. О рядовых, как всегда, известны только суммарные числа. Так, за неполные четыре месяца войны (с 22 июня по 10 октября 1941 г.) по приговорам военных трибуналов и Особых отделов НКВД был расстрелян 10 201 военнослужащий Красной Армии. Всего же за годы войны только военными трибуналами (без учёта деятельности НКВД) было осуждено свыше 994 тысяч советских военнослужащих, из них 157 593 человека расстреляно. (98, стр. 139) Десять дивизий расстрелянных…
Массовое дезертирство и массовая сдача в плен были одновременно н причиной, и следствием, и главным содержанием процесса превращения Красной Армии в неуправляемую толпу. Такое на первый взгляд нарочито «диалектичное» определение является единственно возможным для описания небывалых событий лета-осени 1941 г.
Не было ни митингов, ни «солдатских комитетов». Крайне редкими были случаи группового и организованного перехода к врагу. «Типовая схема» разгрома и исчезновения воинской части Красной Армии (как это видно из множества воспоминаний, книг, документов) была такой:
Пункт первый. Потеря командира. Причины могли быть самые разные: погиб, ранен, уехал выяснить обстановку в вышестоящий штаб, застрелился, просто сбежал. Применительно к частям, сформированным в западных, «освобождённых» регионах СССР, к этому перечню можно добавить и «убит подчинёнными». Потеря командира была самым распространённым, но не единственным «толчком», приводившим к стремительному распаду воинской части.
Таким толчком мог послужить и реальный прорыв вражеских танков во фланг и тыл, и автоматная стрельба, устроенная небольшой группой немецких мотоциклистов, а то и просто чей-то истошный вопль: «Окружили!»
Пункт второй. Младшие командиры, взявшие на себя командование обезглавленной воинской частью, принимают решение «прорываться на восток». Спасительная простота такого решения обманчива. «Отход является одним из наиболее сложных видов манёвра», — сказано в ст. 423 Полевого устава. Оторваться пешком от моторизованного противника невозможно, а транспорт и горючее в лишённой связи и снабжения воинской части быстро заканчиваются. Вышедшие из полевых укреплений и оставившие большую часть тяжёлого вооружении войска превращаются в беззащитную мишень для авиации и артиллерии врага. Наконец, сама обстановка отступления, ощущение своей слабости перед лицом противника крайне деморализуют войска. Успешный отход требует строжайшей дисциплины подчинённых и высокого мастерства командиров, т. е. именно того, чего в описываемой ситуации заведомо нет.
Пункт третий. После нескольких неудачных попыток прорыва уцелевшие решают «отходить мелкими группами». Всё. Это — конец. Через несколько дней (или часов) бывший батальон (полк, дивизия) рассыпается в пыль и прах.
Пункт четвёртый. Огромное количество одиноких «странников», побродив без толка, без смысла и без еды по полям и лесам, выходит в деревни, к людям. А в деревне — немцы. Дальше вариантов уже совсем мало: сердобольная вдовушка, лагерь для военнопленных, служба в «полицаях». Вот и всё.
Каким словом вправе мы назвать этих людей? Дезертиры, изменники Родины, отставшие от воинской части, пропавшие без вести, сдавшиеся в плен, захваченные в плен? Какими весами, каким штангенциркулем можно измерить, чего в этой схеме больше: «не умели» или «не хотели»? Неумения командиров руководить или нежелания бойцов воевать? Да и можно ли вообще разделить эти категории — умение и желание, квалификация и мотивация — в таком «роде деятельности», как война, где от человека требуется ежеминутно преодолевать основной для всего живого инстинкт самосохранения? Именно принципиальная неразделимость понятий «не хотели воевать» и «не умели воевать», а вовсе не стремление к пресловутой «политкорректности» не позволяет свести все причины военной катастрофы 41-го года к карикатурно-упрощённой формуле «армия отказалась воевать за Сталина».