300 дней и вся оставшаяся жизнь
Шрифт:
На алименты она решила не подавать, но Славик, раздувшийся от оскорбленного мужского самолюбия, завел отдельную сберкнижку, куда абсолютно припадочно клал разные суммы денег. Инночка ни разу не прикасалась к «алиментным» деньгам, собственно, она даже не знала, сколько именно их там накопилось за пять лет.
— Инок, ну не надо уходить от разговора, мы же с тобой не чужие люди друг другу, у нас вот сын растет.
«У нас??!» — молчи, Лучинина, молчи дешевле выйдет.
В течение пяти минут Славик разливался соловьем: а как ты готовишь! Знаешь, как тяжело деловому
Инночка тут же ощутила себя кухонным комбайном с дополнительной функцией «прачечная на дому».
И вообще — сын без мужского влияния в семье вырастет нюней, плаксой и женоподобным…
Славик понял, что в этом месте его занесло, и умолк. Инночка, страстно тоскуя о крючке и клубке ниток, молча превращала уже четвертую салфетку в кучу мельчайшего бумажного мусора. Вязание ее всегда хорошо отвлекало и успокаивало… «Катьку бы на тебя натравить. С ее напором и габаритами. Ты бегемот, но и она не такой суслик, как некоторые… Лошадь арабская, благородная и горячая… Или Фридку — змея, грациозная и молниеносно-ядовитая. Даже Томка тебя бы уделала, бегемот ты скандинавский, просто грохнула бы об пол пару-тройку тарелок и вышвырнула бы…»
Заезженная пластинка Славиковой лекции о супружеском примирении приобрела неслыханные ранее нотки:
— Понимаешь, такой клиент, такой… Ну, просто невозможно упустить. А как я скажу, что в разводе? Там у всех дочки на выданье, подумают, что я к ним лезу, чтобы породниться. Они все люди старой закалки, семья на первом месте…
— Славик, я что-то не очень понимаю. Можно поподробнее?
— Короче, я сказал, что я женат и счастлив в браке. Так нужно, для дела.
— И что из этого следует? Мы с мамой и Сашкой должны пригласить твоих бизнес — партнеров в наш дом на деловой ужин? Я должна сопровождать тебя на корпоративных вечеринках, совместно посещать рестораны и прочие общественные места? — Тон и речевые обороты Инночка сознательно делала все более арктически-аристократическими.
— В общем, да… Другого выхода нет.
Изо всех сил подавляя в себе желание яростно взвизгнуть: «Это у тебя выхода нет, а у меня проблема отсутствует», — Инночка вдруг расхохоталась:
— Да ты полоумный, Андреев! Это же просто готовый, в подарочной упаковке, повод для шантажа! Знаешь, что я тебе скажу? Ты сообщи своим друзьям — бизнесменам, что я тяжело больна и не могу принимать участие в вашей общественной жизни. А я, так уж и быть, не пойду на местное телевидение участвовать в ток-шоу «Дела семейные».
Славик, и так вполне розовый от бутылки коньяка, принятой единолично за ужином, покраснел. Потом пофиолетовел. Инночка уже пожалела о своей резкости, совсем уж было собралась предложить бывшему мужу валидол, как Славик вдруг свирепо заорал:
— Ах ты дрянь! Сука безмозглая, коза! Я тебя все эти годы содержал, ты знаешь, сколько я денег потратил на тебя и на… на… этого ублюдка! В кого, в кого он такой темный? Ты пользовалась, пользовалась мной и моими деньгами…
— Так я, оказывается у мамы не от вас? — на пороге стоял Шурик. Говорил он абсолютно спокойным, даже ленивым каким-то голосом.
Чувствуя,
— Господи, какое счастье! Так вы нам никто? — продолжал Инночкин сын (сын! сын! Боже, помоги мне!), приподнимая узкую — как она называется, дюймовая? — трубу на уровень груди и резко опуская кончик на раскрытую ладонь. Хлопок. Славик увидел трубу.
Все. Если они свяжутся между собой, любой исход — это катастрофа.
— Брэк. Славик, до свидания, созвонимся. Шурятина, ты биологию выучил? Тебя завтра вызовут, ты же знаешь.
От абсолютно будничного тона звенящее напряжение в комнате разом исчезло без следа.
— Я думаю, нам стоит еще вернуться к предыдущей теме, дорогая, — проявил чудеса терпимости Славик.
— Да, мам, конечно, выучил, мам, — почти одновременно сказал Сашка, прошел в комнату и встал рядом с Инночкой, освобождая отцу проход.
— Ладно, пока, перед Капитолиной позориться не будем… — завершил визит Славик. Выглядел он непривычно жалко, последнее слово явно осталось за четырнадцатилетним сопляком. По крайней мере, пока.
…Еще через три минуты в полной тишине звякнула о паркет труба, выпавшая из побелевших Сашкиных пальцев:
— Мамочка, может тебе коньячку налить? Ты сядь…
Инночка залилась смехом, в котором не было ни капли истерики:
— Ой, не могу, нету коньяка, все этот боров выпил! Вот и разбушевался!
И совершенно серьезно добавила:
— А ты мужик, сын. Только больше так никогда не делай.
— Никогда не быть мужиком?
— Да нет, зачем же так категорично… Просто я не нуждаюсь теперь в защите от бо… от Славика. Я его больше не боюсь.
…Знала бы Инночка, чем кончится сегодняшний вечер, она бы не просто взяла свои слова обратно, она бы вообще из дома носа не высовывала.
Глава 16
Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал Инночке, что после абсурдной и опасной конфронтации на тему «Отцы и дети» она совершенно спокойно причешется, накрасится, оденется и пойдет на свидание с перспективным (надо признать!) кавалером, да еще и шефом по совместительству, она бы просто рассмеялась. Но она и причесывалась, и красилась, и одевалась совершенно спокойно.
Радовало отсутствие даже мысли о слезах. Черствеешь, Лучинина? А может, она научилась закаляться в неравных боях? Радовало также и то, что ей удалось сохранить контроль над ситуацией: противники-то, отец и сын, так и пылали яростью, Славик — фиолетовой, Сашка — белой. Не известно, что хуже. Хоть в этом отпрыск не в родителя. Для самой Инночки отцовство Славика было фактом само собой разумеющимся. Она вышла замуж абсолютно невинной, а этот боров, между прочим, напрочь забыл, как он этим обстоятельством восхищался.