300 дней и вся оставшаяся жизнь

Волчок Ирина

— Девчонкам твой подарок очень понравился…

Витка даже обиделся:

— Девчонкам? А тебе?

— Мне тоже… То есть, не просто понравился… Я не ожидала, я никогда не видела, я просто не могла представить себе, насколько это красиво! Вит, Катька сказала, что это безумно дорого…

— А ей-то что за дело?! Ин, я люблю тебя.

Она быстро перегнулась через стол, чтобы поцеловать его. От благодарности. И еще — чтобы не дать ему продолжить. Он-то знал, что ее любит. А вот любит ли она его — она не знала. Целоваться было неудобно — мешал стол, мешала посуда. Как-то все глупо получается. Два взрослых человека… Инночка от безысходности уже совсем было хотела предложить прогуляться по саду, когда Витка встал, обошел стол, обнял ее за плечи и повел в сторону открытой двери

старого дома. Они вошли в пустую спаленку. В соседней кто-то тихо посапывал, скорее всего, Дима. Было совсем темно. Инночка услышала, как Витка раздевается, и с перепугу быстро забормотала, что в старых деревянных домах, особенно тех, где не живут постоянно, вечно прохладно и сыровато, особенно по ночам, и даже если лето жаркое, как нынешнее… Скорее всего, он смирился с тем, что раздеваться, по крайней мере, сразу, она не собирается. Послышался тихий скрип. Она шагнула к кровати наугад и сразу наткнулась на его руки. Меньше всего на свете она хотела оказаться у стены. Если так, то у нее не останется никакой свободы выбора. Ей следовало остановиться и подумать, спокойно подумать, прямо сейчас: хочет ли она того, что, по идее, сейчас должно произойти? И если нет, то безжалостно отправить его спать в машину, и пусть думает, что считает нужным, ее это не касается. Но спокойно размышлять у нее не было времени. Весь сегодняшний день, яркий, наполненный смехом, приятными разговорами, любимой едой, день, когда у всех-всех было отличное настроение, очень быстро прошел перед ее закрытыми в темноте глазами. Урок плавания, прохлада кулона на шее, поцелуй в заполненном солнцем саду… Она шепнула:

— Подвинься, с детства боюсь спать у стенки.

Инночка сбросила тапки и вытянулась на действительно сыроватом ложе прямо как была — в шортах и в футболке. Витка сразу обнял ее и принялся осторожно целовать, она не отвечала на ласки, но не сопротивлялась — до тех пор, пока его пальцы не скользнули под ткань.

Если бы кто-то сейчас спросил Инночку, какая муха ее укусила, она не смогла бы дать ответ ни сразу, ни потом. Прикосновение мужских пальцев к ее коже чуть ниже лопаток вдруг страшно рассердило ее, почти до неконтролируемого бешенства. Ей стоило огромного труда не вскочить, не закричать, не ударить… Она затаилась. Она замерла, стала статуей. Конечно, он сразу почувствовал это, но спросить, что вдруг случилось, не посмел. Выпустил ее из рук, осторожно отодвинулся, пожелал спокойной ночи и через пару минут затих.

Ни она, ни он не смогли заснуть почти до утра, хотя зачем-то делали друг перед другом вид, что спят. Инночка боялась дышать и сходила с ума от единственной мысли: что она тут делает? Виталию было куда тяжелее: все его существо, та часть его личности, о существовании которой он и не подозревал до сих пор, яростно противилась происходящему: мечта его жизни, женщина, которую он добивался много лет, ради которой он мог бы сделать все, все что угодно, тихо дышит в темноте в каких-то сантиметрах от его рук, губ… И что? И ничего! Ничего, будь оно все проклято!

Простая, очевидная и от того убийственная мысль: все кончено, кончено раз и навсегда, кончено, не успев начаться, — оформилась в его голове почти на рассвете. Он хотел встать и уйти, но между ним и горестной свободой лежала Инночка. Если она хоть что-нибудь спросит, ему останется только пойти и утопиться в этой чертовой речке. Но Инночка задремала. Что ж, хоть в этом ему повезло. Он встал, сгреб в кучу свою одежду и выскользнул в «большую комнату». Светало. Фриды на диване не оказалось. Зато она поджидала его во дворе, за неубранным столом. В сером предутреннем свете, со своей странной сигареткой, Фрида показалась ему марсианкой.

— Доброе утро. В город?

Он кивнул, не в силах разговаривать.

— Захватишь? — спросила она и, не дожидаясь ответа, направилась к его машине.

Ехали молча. Не потому, что не хотелось разговаривать: Виталию нужен был свидетель. Свидетель того, что в самую тяжкую минуту в его жизни он вел себя мужественно и с достоинством. Фрида молчала по совсем другим причинам: мало кто относился к ее предсказаниям и предчувствиям более серьезно, чем она сама. Вчера, еще утром, когда сегодняшняя

ситуация не то чтобы казалась невозможной, а просто не приходила никому в голову, она заметила, как Виталий рассматривал ее, — недолго, но и не как березку под окошком. Заинтересованно рассматривал. Значит, она, Фрида, и есть та самая, из ее гадания, не ведьма, а так, способная. Теперь не следовало торопить события, ни в коем случае не должно получиться так, как будто она только и ждала, когда ему дадут от ворот поворот. Надо спокойно подождать. Фрида смотрела на пробегающий за окном машины пейзаж, чередование зеленых перелесков и желтых полей, слегка улыбалась и молчала. Воскресный город был пуст. И чист — поливальные машины постарались.

— Где «красный дом» знаешь? — спросила она.

— Ты там живешь? — удивился Виталий.

Фрида кивнула, даже не задумавшись, что он смотрит на дорогу и может не увидеть ее движения.

— Это же историческое здание, особняк Хмелевицких. Казимир Хмелевицкий, известный писатель, поэт, историк…

— Это мой прадедушка. Экскурсию провести?

Виталий, еще полчаса назад не интересовавшийся ничем, кроме того, что жизнь его кончена, ошеломленно кивнул. Правнучка Хмелевицкого, с ума сойти…

Глава 28

Инночка проснулась от того, что стало жарко. Дома, в городской квартире, это прискорбное обстоятельство, не дающее спать, случилось бы часов в восемь утра. В Кутафино утро наступало позже — где-то в девять. События последних суток выпрыгнули из памяти, как чертик из коробочки: вчера — или уже сегодня — она насмерть обидела Витку. Человека, который ее любит, который делал для нее только хорошее, подарил ей бриллиант, наконец, первую и единственную драгоценность в ее жизни. Кстати, о бриллианте: с ним-то что делать? Инночка вышла во двор. На столе погром, никого нет. Катька еще дрыхнет, вон, босоножки ее перед порогом валяются. А больше никого: ни Фридки, ни Виталия. Инночка начала разбираться со следами вчерашнего празднования. Работы было часа на два, если учесть, что воду придется сначала носить, а потом греть. Но она ошиблась: на перезвон посуды почти сразу выползли двое оставшихся гостей, Катерина со своим Димой. Поскольку Диму периодически командировали то за водой, то еще куда-нибудь по хозяйству, разговаривать подружки могли практически без помех. Судя по тому, что Виталия нигде не было, Катька сделала логичный вывод — поссорились, и сразу спросила, насколько серьезно.

В представление Екатерины Александровны Афониной о жизни тот факт, что Инночку волнует вовсе не утрата кавалера, а вопрос, что делать с подаренным бриллиантом, не укладывалось никак. Катька бушевала: что значит — что делать? Ничего не делать! Носить врагам назло! Каким врагам? Да всем! Что значит — неудобно? Далее следовали малоприличные рекомендации по поводу того, что, как и где может быть неудобно. Дима, до которого грозные раскаты Катькиного голоса доносились, смягченные расстоянием, то хихикал, то съеживался.

На робкое предположение Инночки о том, не стоит ли ей взять отпуск, Катька просто демонически расхохоталась: ты что, украла эту стекляшку несчастную? Порядочные люди подарки назад не требуют. Помиритесь двести раз еще! Когда выяснилось, что Лучинина со своим шефом и не ругалась, а просто не оправдала его намерений стать его любовницей, а в ближайшей перспективе и женой, Катька принялась обвинять Инночку уже по другой статье. Мужик — конфетка, чего тебе еще надо? Инночка перетирала рюмки молча. Да, действительно, конфетка. И чего ей надо? Наверное, другого мужика. Который не конфетка.

— Кать, я его не люблю.

— Его не любишь, это я понимаю. А что, есть кого любить?

— Наверное, да…

— Тогда так: никаких отпусков. Приходишь на работу с кулоном… он же тебе нравится? Ну вот. Приходишь и работаешь. Если Голубев хоть полувзглядом, хоть полусловом даст тебе понять, что жалеет о своей щедрости, — снимай к чертовой бабушке и отдавай. Пусть ищет более достойный объект. Хоть всю жизнь.

К двенадцати часам дня дом был полностью убран и закрыт до лучших времен. В машине по дороге в город Катька, как ни странно, молчала, и только у Инночкиного подъезда многозначительно сказала: