325 000 франков
Шрифт:
– А в общем бесспорных правил нет, - сказал Бюзар.
– От слишком многих вещей это зависит. Правда, кое-кто тебе скажет, что существуют бесспорные правила. По-моему, это не совсем так. Хороший гонщик, кроме всего, должен чувствовать, в какой момент ему следует переключить передачу и какую именно выбрать. Но если даже в тебе развит инстинкт, все равно ты прежде всего должен знать...
Брессанец задавал вопросы, повторял ответы. Ему захотелось сразу же применить на практике вновь приобретенные знания, и он предложил спуститься в Клюзо, а на обратном пути
– Ничего, поднимемся при свете фонарей.
– Никто не устраивает гонок при фонарях.
– Прошлой зимой я тренировался при фонарях.
– Ну ты же чемпион из чемпионов, - повторил Бюзар.
Но все же он настоял на немедленном возвращении в Бионну. К чему ему тренироваться, раз он больше никогда не будет участвовать в гонках?
Спускались они медленно, чтобы растянуть удовольствие.
"Собственно говоря, почему это я больше никогда не буду участвовать в гонках?" - спросил себя Бюзар.
Ему пришло в голову, что работа в снэк-баре не помешает ему остаться гонщиком-любителем. И что есть даже возможность перейти в категорию "независимых", промежуточную между любителями и профессионалами; Робик, Антонен, Роллан и Дарригад начинали свою спортивную карьеру "независимыми". И что, пожалуй, для "независимого" должность управляющего самая подходящая. И что Мари-Жанна - женщина с головой и сможет управлять заведением, пока он будет на тренировках.
Бюзар почувствовал такую же радость, как в тот день, когда нашел способ заработать триста двадцать пять тысяч, необходимых, чтобы заполучить Мари-Жанну и снэк-бар.
С тех пор, как он стоял у пресса, у него было время, даже слишком много времени, во всех подробностях представлять себе будущее. И картина близкого счастья потускнела, подобно контактам старого аккумулятора, покрывшимся окисью. Ток перестал проходить. Честно говоря, снэк-бар самый обычный ресторан. Управлять им - это работа. "Кадиллак", "остен" или "мерседес" - это всего-навсего автомобили. Утренний завтрак в постели это чашка шоколада с рогаликами. Деньги - это деньги. Мари-Жанна - просто женщина.
Последние недели его воодушевляла только одна мысль: разделаться наконец с прессом, с четырехчасовой сменой, с трехсменной работой, дождаться сто восемьдесят седьмого дня. В цеху каждый рабочий прикалывает на стенке рядом со своей машиной изображение того, чем он увлекается, или чем, как кажется ему, он увлекается, или хочет увлекаться. У большинства на стенке висит фотография какой-нибудь красотки, чаще всего Лоллобриджиды. Но из стыдливости люди часто немножко кривят душой. За Лоллобриджидой может на самом деле скрываться какая-нибудь худенькая девушка, чье имя не решаются называть даже самому себе, так что скульптурные формы Лоллобриджиды напоминают о той, у которой их нет. Другие вешают снимок мотоциклетки или мотороллера, взятый из каталога; Бюзар прикрепил вырезанную из календаря полоску начиная с 16 мая, где были целиком июнь, июль, август, сентябрь, октябрь и часть ноября - до воскресенья 18-го.
Мысль, что он сможет принимать участие в гонках, и даже еще лучше, чем раньше, как "независимый", придала смысл тем тринадцати дням, которые осталось ему пробыть у пресса. Почему он не подумал об этом раньше? Из-за Мари-Жанны, она не хотела, чтобы он сделал карьеру велогонщика. И вот, выбрав снэк-бар, он отказался от спортивной славы. Но как же он не вспомнил, что у него останется возможность выступать в категории "независимых"? А как же до 1873 года никому не приходило в голову, что можно сохранять равновесие на двух движущихся колесах? Но Бюзар отказался размышлять над природой изобретений.
– Рванем?
– предложил он и помчался вниз, но у Бионны брессанец его опередил, и на этот раз не только потому, что был сильнее: он впервые стал разумно пользоваться переключателем скоростей. Стемнело. Мари-Жанна вышивала при свете свисавшей с потолка лампы с грузом, которую она могла опустить или поднять, в зависимости от того, насколько тонка была работа.
Мари-Жанна угостила молодых людей пьяными вишнями. Вернулась с фабрики ее мать и сказала:
– Вам не везет. Профсоюз только что принял решение объявить забастовку... Сейчас заказов маловато, и старик Морель не собирается уступать... это может продлиться до бесконечности, как в сорок седьмом году. Мы тогда бастовали девять недель... Свадьбу придется отложить.
– Я должен внести задаток до двадцатого ноября, - проговорил Бюзар.
Он заплатил триста семьдесят пять тысяч наличными при подписании контракта и выдал вексель сроком до 20 ноября. Ему до того не хотелось затягивать свое пребывание у пресса, что он отказался продлить срок векселя до 31 декабря, как предлагал владелец снэк-бара.
– Вы с ним договоритесь, в таких случаях всегда дают отсрочку, утешала его мать.
– А если он откажется отсрочить?
– спросил Бюзар.
Никто не ответил.
– До чего же все это нелепо!
– воскликнул Бюзар.
– Мне оставалось только тринадцать дней. А почему они объявили забастовку?
– Ты же знаешь, - ответила мать Мари-Жанны.
– Новая система охлаждения увеличивает производительность на пятьдесят процентов. Морель сам прибавил десять франков в час, Профсоюз требует двадцать франков.
Бюзар повернулся к Мари-Жанне.
– Какое мне до этого дело? Ведь я-то не останусь на фабрике...
Мари-Жанна продолжала вышивать. На лице ее ничего нельзя было прочесть.
Бюзар обратился к ее матери:
– Даже если Морель и пойдет на эту надбавку, я не выиграю ни одного дня.
– Ты уходишь, а другие-то остаются, - сказала мать.
Бюзар снова обратился к Мари-Жанне.
– Но я-то ухожу. Забастовка там или нет, я все равно буду продолжать работать, пока не кончится мой срок. А потом смоюсь.
Мари-Жанна подняла голову.
– Так нельзя, - сказала она.
– Почему это нельзя?
– Ты сам прекрасно знаешь, что так нельзя поступать.