33. В плену темноты
Шрифт:
Сам Урсуа объяснял такое поведение следующим образом. Он по профессии инженер-геодезист и держит в голове карту, и эта карта говорит ему, что все пропало. «Моя проблема состояла в том, что, будучи jefe de turno [6] , я как никто другой понимал, что нам крышка. Мы с Флоренсио оба понимали это, но не знали, как об этом сказать остальным. Когда у тебя полностью связаны руки и ты ничего не можешь предпринять, в голову лезут разные мысли». Мысли о том, что были похожие случаи, когда люди, работавшие в забое, оказывались замурованными заживо и в конце концов умирали от голода и с малой надеждой, что их тела когда-нибудь отыщут. Хуже того: жестокая чилийская реальность такова, что уже после шести-семи дней спасательных работ тебя просто прекращают искать. Урсуа все это знал, но не мог поведать эту тяжелую правду остальным, чтобы не сеять панику. Любой ценой сохранять спокойствие – это самый важный урок, усвоенный им из недавно пройденного курса по правилам поведения при чрезвычайных происшествиях. Им оставалось лишь одно – сохранять
6
Начальник смены (исп.).
Позже, в ходе томительного ожидания помощи, которая с таким же успехом могла и не прийти, Марио Сепульведа скажет начальнику смены, как он восхищается его выдержкой и самообладанием при таких тяжелых обстоятельствах. «У Луиса Урсуа одна проблема: он не оратор, ему не хватает огня в голосе, – вспоминал потом Марио. – Но он очень умный и мудрый человек». В тот момент Урсуа решил для себя, что, вернувшись в Убежище, где их ждали остальные рабочие дневной смены, он объявит им, что перестает быть для них начальником. Все они оказались в одинаковом положении и поэтому принимать решения должны сообща.
Вместе с тем отношение Марио Сепульведы к сложившейся ситуации было диаметрально противоположным. Сам он позже охарактеризовал свою позицию вульгарным чилийским выражением tomar la hueva, что в переводе с испанского означает что-то вроде «схватить быка за яйца». Все его существование, включая и это событие, представляло собой череду постоянных битв за выживание. Поэтому борьба в какой-то степени именно то состояние, когда мужчина в полной мере ощущал себя по-настоящему живым.
Его мать умерла, рождая его на свет, и этот факт убедил Марио, что самой судьбой ему предначертано прожить жизнь в постоянных сражениях. Он вырос в небольшом городке Парраль на юге страны, который известен тем, что здесь родился поэт Пабло Неруда, в семье крестьянина, где кроме Марио было еще десять детей. Отец много пил и грубо обращался с отпрысками, большую часть гнева изливая на «гиперактивного» Марио. «Когда мне было двенадцать, я был настолько активным, что это пугало всех окружающих. Даже родственники норовили держаться от меня подальше», – вспоминал Марио. В наши дни у такого ребенка, скорее всего, диагностировали бы синдром дефицита внимания и гиперактивности и прописали бы соответствующее лечение, чтобы как-то совладать с избытком энергии. А в то время отец Марио не знал иного способа унять сорванца, кроме регулярной порки ремнем. Вместе с тем в жизни мальчика был еще один человек, имевший на него чрезвычайное влияние, – его дедушка, всегда спокойный и исполненный чувства собственного достоинства чилийский ковбой хуасо. Он был олицетворением деревенской этики, заключавшейся в трудолюбии, уважении к окружающим и целостности личности. В возрасте тринадцати лет Марио стал зарабатывать на жизнь, сначала в родном городе и окрестностях, а когда ему исполнилось девятнадцать, он переехал в Сантьяго. Ему было тяжело оставлять своих младших братьев (отец женился во второй раз) один на один с непредсказуемым папашей с его буйными выходками. Уезжая, он пообещал Хосе, Давиду, Пабло и Фабину, что вернется за ними, и сдержал слово. В столице Марио устроился на должность barrendero, то есть дворника, и поселился в районе, в котором тут же снискал славу самого дерзкого забияки и спорщика. Правда, крутой нрав Марио быстро уступал место милой деревенской учтивости. Днем юноша подметал улицы, а вечером щеголял в модном пиджаке и расклешенных брюках, подражая герою Джона Траволты из легендарного фильма «Лихорадка субботнего вечера». Тогда же Марио влюбился в девушку по имени Эльвира, которая, в свою очередь, была поклонницей таких звезд, как Мадонна и Шейла Эсковедо. По ее воспоминаниям, в молодости Марио был вспыльчив и непредсказуем. Он быстро заводился, но так же быстро все забывал. А еще он был достаточно сентиментален и не боялся открыто проявлять свои чувства – редкое качество для мужчины, у которого в жилах не кровь, а настоящий огонь. В целом для Марио было характерно некоторое грубоватое благородство и великодушие. В чилийском варианте испанского есть выражение tirar para arriba, которое дословно переводится как «целиться вверх», но на деле часто означает «преодолевать препятствия». Марио нравится это выражение, и оно во многом отражает стиль его жизни. В своем постоянном стремлении вперед он освоил несколько рабочих профессий, включая управление тяжелой грузовой техникой. Он исправно выполнял свои обязанности кормильца семьи, даже если для этого
Жители района, в котором поселился Марио, дали ему прозвище Киви, благодаря его коротко стриженным волосам. Но эта прическа поверх испепеляющего взгляда его живых карих глаз порой придавала ему устрашающий вид человека, находящегося на грани. На своих товарищей на шахте Марио Сепульведа по прозвищу Перри временами производит впечатление одержимого – даже в обычных обстоятельствах. И теперь, невзирая на невысокое положение в служебной иерархии, этот самый одержимый Перри, наделенный особой способностью выживать, которая присуща бродячим собакам, со всем своим оптимизмом и верностью близким людям решил взять под контроль свою собственную судьбу и судьбы окружающих его людей.
«Yo lounico que hago es vivir», – говорил Марио. У меня одно дело в жизни – это жить, несмотря ни на что.
Вместе с остальными членами неудавшейся экспедиции Марио направился в Убежище, где в это же самое время разворачивалась настоящая драма. Дело в том, что уже давно миновал тот час, когда смена А должна была закончить работу, и некоторые из двадцати пяти присутствующих там человек уже успели сильно проголодаться.
– Чего мы ждем? Давайте откроем его! – раздавались крики людей. – Мы хотим есть! Tenemos hambre!
В ящике, вокруг которого они сгрудились, было, по идее, достаточно еды, чтобы в случае аварии двадцать пять человек могли продержаться в течение сорока восьми часов. Многие из рабочих последний раз ели накануне вечером, чтобы избежать рвоты, которая может случиться, когда работаешь под землей в условиях повышенной температуры, влажности и запыленности. В это время суток они должны были быть дома за столом, который накрыли для них жены, подруги и матери. Кое-кто предложил повременить с открытием ящика до того, как вернется начальник смены с остальными. Йонни Барриос, в своей мягкой и скромной манере как мог увещевал товарищей. Он твердил, что нужно подождать, ведь никто не знает, как долго им придется здесь пробыть. Кое-кто тем временем из-за жары начал стаскивать комбинезоны. И вскоре полуголые, обливающиеся потом люди не выдержали и принялись осматривать запечатанный ящик с едой.
Кроткий и тихий Йонни понял, что остановить толпу голодных мужчин невозможно. «Их было слишком много», – вспоминал он потом. Хотя, к слову сказать, никто из присутствовавших там не мог припомнить, чтобы Йонни особо пытался кого-то останавливать, когда Виктор Замора вместе с другим шахтером взяли в руки отвертки и принялись откручивать петли и три металлические скобы, которые опоясывали ящики наподобие алюминиевых поясов верности.
Виктор Замора больше всех выступал за то, чтобы приступить к уничтожению запасов еды. Сильный удар в челюсть и потеря нескольких зубов во время обвала еще больше ожесточили его. «Siempre ando con hambre!» – бушевал он, пытаясь распечатать ящик. Мне всегда хочется есть!
Неудивительно, что именно Виктор Замора возглавил нападение на ящик с продовольствием. Он всегда был отъявленным бунтовщиком, о чем красноречиво свидетельствовали татуировки на его предплечьях. На одном красовался портрет Эрнесто Че Гевары, военного святого всех бедняков Латинской Америки. А на другом – одно-единственное, но много значащее слово – «АРИКА». Виктор родился и вырос в этом городе, который Чили отобрало у Перу в девятнадцатом веке в ходе Тихоокеанской войны, чертами лица и цветом кожи он напоминал индейцев инка. Примечательно, что в ряде новостных сообщений шахтера уже успели окрестить перуанцем, а один из его коллег по шахте, не питавший особых чувств к Виктору, имел привычку пренебрежительно называть его «el peruanito», то есть «перуанский коротышка», при этом прекрасно зная, что Замора такой же гражданин Чили, как и он сам.
Отец Виктора умер, когда мальчику было всего восемь месяцев, а мать отказалась от ребенка, «потому что предпочла жить со своим новым хахалем». До девяти лет малыш воспитывался в доме сестры своей матери, после чего она отправила его в местную школу для беспризорников, где он учился с переменным успехом до девятнадцати лет. «С самого раннего детства мне хотелось иметь то, чего у меня никогда не было, – нормальную семью, – вспоминал Виктор. – Я видел, что все самое лучшее всегда достается другим, а мне приходится довольствоваться лишь остатками чужой роскоши, жить на улице, спать под мостами, постоянно страдая от голода». Тяжелое одинокое детство научило Виктора хитрости и изворотливости, а еще – большому уважению к силе любви. Благодаря упорному труду ему удалось выбраться из нищеты и стать уверенным в себе человеком с чувством собственного достоинства. Он многого достиг за эти годы: начиная с самых неквалифицированных работ, для которых не нужно особых умений (как, например, сбор винограда под палящим солнцем или подъем балок на стройке), он сменял одну работу за другой, постоянно повышая квалификацию. А еще одним достижением можно считать то, что на протяжении многих лет Виктор сумел сохранить самые нежные чувства к Джессике Сеговия, матери своего сына Артуро. Он встретил Джессику на одном местном празднике во времена своей, как он выражался, «цыганской» молодости, когда он бродяжничал по окрестностям и жил как gitano, то есть цыган. На шахте «Сан-Хосе» Виктор работал в бригаде, занимавшейся укреплением сводов. Это дело как раз для его темперамента: забивание стальных анкеров в скалу – занятие не из легких, способное вымотать даже такого горячего человека, как Виктор. В какой-то мере это помогает ему с большим терпением относиться к Джессике, когда он возвращается домой.