37-й пост
Шрифт:
Замполит, как пьяный уходит в темноту.
– А вам, ребята, - говорю остальным, - собрать всех людей. Через два часа выезжаем.
На броне сидят темные фигуры. Я фонариком освещаю лица.
– Джафаров, все на месте?
– Так точно.
– А это кто? Ковалева? Вы что здесь делаете? Вам приказано принимать пострадавших здесь...
– Плевала я на эти приказы. Там врачей и санитаров уже полным полно. Без меня справятся.
– Слезайте. Оставайтесь здесь.
– Товарищ старший лейтенант, я приписана
– Правильно, - раздается голос Коцюбинского, - будьте танком, товарищ старший лейтенант.
Все засмеялись.
– Разговорчики. Черт с вами, поехали.
Колонна в темноте идет по шоссе в обратную сторону.
На перекрестке, звенят лопаты, слышно кряхтение и мат- пере мат. Солдаты роют укрытия, таскают камни в этой не родной противной земле. Наступает рассвет и вдруг задрожала земля. Все прервали работу. Сзади нас по шоссе с развернутыми знаменами проезжают боевые полки. Впереди, на БТР из люка торчит сам командующий, он небрежно взглянул на нас и проехал дальше.
– Это они должны стоять здесь, а не мы, - слышен голос сержанта.
– Прекратить треп, всем за работу, - это уже голос "свихнувшийся" Кострова.
Ко мне подходит капитан, командир поста, он явно не доволен тем, что попал в мое подчинение, да еще к младшему по званию.
– Товарищ старший лейтенант, на моем участке духи все прибывают и прибывают... Не боятся, сволочи.
– Как это?
– Подошли еще около двадцати бронетранспортеров, несколько пушек и много-много пехоты. Открыто ходят, галдят.
– Пойдем посмотрим.
Действительно, вид невероятный. Техники много, она стоит открыто и кучами, кругом жгут костры, вокруг них сидят духи, отдыхают или жуют. По лагерю бродят отдельные воины, дети и даже собаки.
– Может вдарить по ним, - предлагает капитан.
– Они в ответ с такой силой так вдарят, что сметут нас как щепку. Нам надо дождаться следующего утра, пропустить последние колонны, потом смываемся и мы.
– Смотрите, от них отделяется человек и машет белой тряпкой.
– Не стреляйте, пропустите и позовите мне переводчика
Через двадцать минут ко мне подводят парня с редкой бороденкой в нелепой тюремной шапочке. Он заговорил и переводчик поспешно затараторил.
– Мне нужен Бекет.
– Это я.
– Мой хозяин, уважаемый Максур, прислал меня сказать вам, что если к утром не уберетесь, он нарушит перемирие. Завтра утром, на нашей территории не должно быть ни одного неверного.
– Передай ему, что я согласен. Утром я уйду.
Парень кланяется, стреляет глазами по сторонам, солдаты выталкивают его за бруствер.
Вечером у меня в щели собрались все офицеры. Замполит приволок две бутылки водки и торжественно выставил их на камень.
– Откуда достал?
– Да еще там у туннеля, достал у интендантов. Эти, гады, везли
– Разливай.
Мы наливаем водку по кружкам, я передаю одну Гале.
– Будешь?
– Буду.
– За конец войне.
Все выпивают, Ковалева морщится, но тянет кружку до дна. Мы спешно заедаем водку хлебом с селедкой.
– Я все же духам не верю, - вдруг говорит Костров, - навалятся на нас ночью и все.
– Что будет, то будет. Последняя ночь в Афгане. Слышите, за нами гул. Это идут колонны, последний шум войны.
– Так мы и уходим, никого не победив?
– вдруг спрашивает Галя.
– Зачем же тогда все эти жертвы?
– Мы выполняли интернациональный долг, - это говорит капитан, которого прикрепили ко мне.
– Был бы ты на 37 посту, никогда бы не ляпнул таких вещей, - парирует ему Костров.
– Считай, что это вторая, после войны 1905 года с Японией, самая позорная война в истории России.
– Ну уж ты и скажешь...
– Он прав, - это уже Хворостов, он кивает на замполита.
– В войне, в которой неизвестно за что воюешь, от которой уже все устали, нет выигрыша. Докторша спрашивала зачем такие жертвы, так я скажу, непонятно зачем. Американцы ради своих амбиций, сунулись во Вьетнам и получили по морде, мы повторили тот же путь.
Все замолчали. Вдали гудела колонна машин.
– А вот что будет со мной?
– это вдруг спросил лейтенант Петров. Попал в плен, теперь не карьеры, не армии мне не видать.
– Я в наградные на тебя представлю, может все и образуется, - говорю ему я.
– Ты не знаешь нашу тыловую сволоту. Это в других странах, бывший пленный - человек, а у нас нет...
– Не скули раньше времени, - вдруг сказал замполит.
– Еще до дома доехать надо.
Опять наступила тишина.
– Ладно ребята, - это уже говорю я, - давайте не расслабляться. Если еще выдержите по одной, давайте допьем и по своим местам. Хоть она и последняя ночь, но самая тревожная.
Никто выпить не отказывается. Молча допивают водку и уходят по своим местам. Рядом со мной осталась докторша, она сидит на одеяле, закутавшись в теплую куртку, и прижалась к стенке окопа.
– Галя, куда поедешь после войны?
– К дочке, в Тамбов, она там у родителей.
– А муж где?
– Муж объелся груш. Нет мужа.
Она замолчала и я понял, что она не хочет больше распространяться на эту тему.
– Как же ты оказалась в армии?
– Призвали. Как врача призвали, два года тому назад.
– Но ты могла бы и не согласиться.
– Могла бы, да муторно чего то на душе было, вот и согласилась.
На шоссе по-прежнему шумели колонны машин.
– Давай я тебе голову перебинтую, - вдруг сказала Галя.
– Если приедешь на родину, может это будет последняя повязка войны, сделанная на Афганской земле.